Распад СССР: роль субъективных факторов


Шубин А.В.
Д.и.н., Руководитель Центра истории России, Украины, Белоруссии Института всеобщей истории РАН


Проблема причин распада СССР продолжает будоражить и раскалывать общественное мнение. Для одних события 1991 г. – результат заговора, злой воли нескольких чиновников и иностранных спецслужб, для других – неизбежный результат непреодолимых объективных обстоятельств. Оба этих взгляда являют собой крайности, отражающие лишь часть реальности. Задача исторического исследования заключается в том, чтобы выяснить соотношение этих факторов.

Не отрицая роли объективных причин распада СССР, в этой статье мы рассмотрим ту роль, которую сыграли субъективные обстоятельства – действия политических фигур и организаций.

Среди объективных факторов, способствовавших распаду СССР, можно назвать социально-экономический кризис, этноконфликты, внешнеполитические проблемы. Однако этноконфликты развивались прежде всего на периферии СССР, а не в треугольнике Москва-Киев-Минск, где в декабре 1991 г. был решен вопрос о роспуске СССР. Периферийные этноконфликты характерны для всех существовавших в прошлом империй, и проходят века, прежде чем они распадаются. Те конфликты, которые нарастали в СССР в 1988-1990 гг. и фактически стабилизировались к середине 1991 г., могли привести к сокращению территории государства, но не к его полному распаду. Внешнее давление на СССР, связанное с «Холодной войной», также ослабевало – в 1990 г. «Холодная война» фактически уже прекратилась.

Социально-экономический кризис был наиболее тяжелым объективным фактором, воздействовавшим на ситуацию. Но нельзя забывать, что социально-экономические кризисы происходят в истории всех государств, что как правило не ведет к их распаду. К тому же социально-экономический кризис 1989-1991 гг. был связан с целым рядом субъективных обстоятельств – и с ошибками реформаторов, и с разрушительными последствиями политической борьбы.


Выдвижение национальной идеи в России

В 1990 г. национальные движения одержали победу на выборах в республиках Прибалтики и Закавказья, на западе Украины, а также в ряде автономных республик. Однако, если Прибалтика и Грузия уже в начале 1990 г. взяли курс на восстановление независимости, на остальной территории СССР ситуация была более сложной. В России подавляющее большинство населения и политиков ни о какой независимости от СССР не помышляло. Лозунги подобного рода, выдвигавшиеся, например, Демократическим союзом, остальной части общественности казались абсурдными. Близкой была ситуация в Белоруссии. На Украине «самостийники» представляли собой активное меньшинство, опирающееся на поддержку западного региона и симпатии части киевской номенклатуры. Но все же это было меньшинство, что подтвердил даже референдум 17 марта 1991 г. В Закавказье СССР имел сильные «точки опоры» в лице автономий Грузии, мог играть на противоречиях Армении и Азербайджана. Средняя Азия сохраняла относительное спокойствие и оставалась резервом консерватизма, который к 1990 г. из противовеса политике Горбачева превратился в ресурс централизма. Таким образом, при всей опасности национально-сепаратистских движений для структуры СССР, сами по себе они не обладали достаточными силами для «развала» СССР. Не случайно и те авторы, которые считают, что «непосредственной силой, приведшей к распаду СССР, были национальные движения», вынуждены включать в их число и «движение за российский суверенитет». Но оно как раз и не было собственно национальным (ни в смысле этно-национальное, как все остальные, ни в смысле движения нации, так как в РСФСР не было сформировано собственно российской нации как гражданской целостности). Несмотря на то, что российское демократическое движение использовало национальные идеологемы наряду с другими, первичны были все же демократические и западнические. Поэтому принципиально важно понять, каким образом идея «независимости России» овладела «демократическим движением».

Несмотря на подъем гражданских движений, лидеры оппозиции в большинстве своем не ожидали, что КПСС рухнет после первого натиска. Скорее ожидалось, что Перестройка станет чем-то вроде революции 1905 г., а затем после нескольких лет реакции наступит “Февраль 1917 г.”. Внешние формы революции в 1989 г. тоже напоминали 1905 г. до “декабрьского восстания”. Рецидивы авторитаризма вроде статьи 11 прим воспринимались как “начало конца” Перестройки, оппозиционеры продумывали методы работы в подполье, а либеральные депутаты – в оппозиции “его величества”. Переход номенклатуры на сторону либерализма выглядел маловероятным.

Еще в 1988 г. началось обсуждение «сильного хода» «российской игры» против Горбачева и его реформ. Интересно, что вызревала эта идея одновременно в двух изолированных друг от друга интеллектуальных штабах – «либеральном» и «патриотическом». Г. Павловский вспоминает: «В 1988 г. начиналось наше расхождение с Гефтером по поводу роли России. Он выступал за ее выделение и автономизацию в рамках СССР, но с переходом реальной власти на республиканский уровень. Я считал, что мы должны помочь Горбачеву овладеть партией как некоторым бездушным институтом, играть на Горбачева как на либерального императора. То есть в рамках имперского пространства. Гефтеру было важно ослабить имперский центр, он искал возможность выделения противовесов ему - республиканских или земель в составе России. Гефтер говорил, что ненормально, когда над рынком царит генеральный секретарь. Мне эта идея как раз нравилась. Рынок должен быть регулируем. Если его не регулирует государство, то его будут регулировать бандиты.

Гефтер опасался реакции, опирающейся на имперский центр. Поэтому пространство общего рынка в СССР можно сохранить, но сильный политический центр - нет. Эта российская идея «вываривалась» в 1988 г. Но тогда еще речь не шла о выходе России из СССР, лишь о выделении влиятельной власти России внутри Союза».

Идее создания внутри СССР автономного (о независимости речи еще не шло) Российского государства оппонировали как сторонники сохранения «либеральной империи» Горбачева, так и противники имперской структуры советского общества, которые в то же время опасались республиканского авторитаризма ничуть не меньше, чем общесоюзного. Они, как например, Конфедерация анархо-синдикалистов, выступали за многоступенчатую автономию – поддержку местного самоуправления, противостоящего региональным номенклатурным «князьям», и за региональную автономию в рамках общего пространства горизонтальных связей. Этот многоступенчатый федерализм был призван «растащить» власть республиканских номенклатур, которые могут расколоть СССР на несколько крупных кусков. Идея перезаключения союзного договора и суверенитета одобрялась этой частью оппозиции только при условии учета баланса полномочий союза, республик, регионов и самоуправления разных уровней по принципу «перевернутой пирамиды». Однако, как показывает резолюция объединенного демократического митинга 21 мая 1989 г., сторонники демократического преобразования Союза не понимали, насколько опасными для их концепции является требование превращения СССР в свободный союз «суверенных республик». Весной 1989 г. это требование воспринималось не как требование самостоятельности России, а как проявление солидарности с борьбой за самоопределение республик Прибалтики и Кавказа.

Впрочем, в 1989 г. среди неформалов усиливаются разногласия по поводу отношения к национальным движениям Прибалтики. Для «общедемократов» они были безусловными союзниками, а левые социалисты стали подмечать явный отход «союзников» от демократических принципов. Отражением этих разногласий стал, например, выпуск "Общины", где рядом были помещены материалы, защищающие Саюдис от нападок со стороны коммунистической прессы, и статья "Консерватизм революции" с критикой Саюдиса за непримиримость в отношении движений национальных меньшинств и за стремление создать сильное национальное унитарное государство, противостоящее свободе личности.

До середины 1989 г. дискуссия сторонников и противников усиления республиканской власти в РСФСР велась вяло. Но ее оживили «патриоты», которые помогли «расставить точки над i». На съезде народных депутатов известный лидер «патриотов» писатель В. Распутин сделал заявление, серьезно повлиявшее на настроения оппозиционных интеллектуалов: “Мы, россияне, с уважением и пониманием относимся к национальным чувствам и проблемам всех без исключения народов и народностей нашей страны. Но мы хотим, чтобы понимали и нас… Здесь, на Съезде, хорошо заметна активность прибалтийских депутатов, парламентским путем добивающихся внесения в Конституцию поправок, которые позволили бы им распрощаться с этой страной. Не мне давать в таких случаях советы. Вы, разумеется, согласно закону и совести распорядитесь сами своей судьбой. Но по русской привычке бросаться на помощь, я размышляю: а может быть, России выйти из состава Союза, если во всех своих бедах вы обвиняете ее, и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Может, так лучше? Это, кстати, помогло бы и нам решить многие проблемы, как настоящие, так и будущие”. Впервые слова о выходе России из Союза были сказаны с высокой трибуны. Идея развала СССР через Россию не была “подброшена” с Запада, не была озвучена “демократами”. Она была выдвинута “патриотами”, заявлена с сильной демагогической аргументацией («помогло бы решить многие проблемы»), с готовой идеологемой «россияне», которую легко было противопоставить «советским людям», сплачивая против советской идентичности русских и нерусских жителей РСФСР.

Два года спустя, когда вполне проявилось значение призыва к выходу России из СССР, ее “независимости от самой себя”, Распутин так разъяснил смысл своего выступления 1989 г. “Угрозы выйти из Союза и оставить Россию у разбитого корыта раздавались неоднократно. Послушать – будто только она одна, расталкивая без стеснения всех остальных, и кормилась до отвала у этого корыта, будто не разделила она общей участи и даже не пострадала больше… Рядом со случайными выкриками просматривалась и продуманная объединенная тактика расчленителей Союза – с краев отваливать действиями “народных фронтов” (опять “народные” и опять захватом), а в центре расшатывать опоры государственного здания…

В такой обстановке и прозвучал мой вопрос, в котором имеющий уши услышал не призыв к России хлопнуть “Союзной” дверью, а предостережение не делать с одури или сослепу, что одно и то же, из русского народа козла отпущения”. Но в 1989 г. Распутин говорил не о русском народе, а «рожал» новую идентичность «россиян». Его «предложение» многие приняли за чистую монету, в том числе и его соратники.

“Патриоты” стали азартно раскручивать идею суверенитета российской государственности над союзной. И здесь они нашли активных сторонников в среде номенклатуры. На Пленуме ЦК КПСС 19 сентября, в разгар обсуждения национального вопроса, когда ораторы гневно обличали сепаратистов, секретарь Смоленского обкома КПСС А. Власенко заявил: “Крупнейшая в стране республика - Россия - находится в условиях финансовой, ценовой, экономической дискриминации”. Если раньше наступление на Союз шло с окраин, то теперь удар наносился в самый центр. Оказалось, что СССР – империя без метрополии. Государство, в котором центральные регионы считают себя угнетаемыми, существовать не может. Это было самое начало агитации за “освобождение” России от самой себя. Как и в случае с речью Распутина, консерваторы таким образом противопоставляли свои претензии претензиям национальных элит. Но теперь они говорили всерьез. Российское почвенничество завоевало на свою сторону значительную часть консервативно настроенной номенклатуры, разочаровывавшейся в коммунизме. В ходе предвыборной кампании 1989-1990 гг. лозунг борьбы за интересы России в ущерб интересам Союза будет закреплен. Столкнувшись с угрозой превращения российских органов власти в оплот националистической «реакции», «демократы» принялись перехватывать лозунги «патриотов». Риторика борьбы за суверенитет Российского государства позволяла «демократам» наконец снять противоречия с прибалтийскими националистами и выработать новую стратегию борьбы против горбачевского руководства как против союзного центра. Охранители и «либералы» превращались в объективных союзников в деле разрушения СССР.

Именно в связи с перспективой выборов 1990 г. в полный рост вопрос о российском суверенитете встал. Считалось, что контроль над ситуацией сохранится за Союзным уровнем. Москва и Россия станут подчиненными площадками. Перед кандидатами встал вопрос – куда баллотироваться – в местные или республиканские органы. С точки зрения перспективы сохранения СССР как единого государства (демократизированного и либерализированного) следовало бороться за места в облсоветах и горсоветах. РСФСР при такой перспективе оставалась рудиментом коммунистической системы. Многие лидеры оппозиции так и планировали свою предвыборную кампанию. Но не все. Г. Павловский вспоминает: «Где-то летом-осенью 1989 г. мы обсуждали с Олегом Румянцевым - куда лучше идти Ельцину - на Моссовет или в отстойный российский парламент. Румянцев сказал, что скорее - второе. Сама идея, что можно сделать российский парламент чем-то значимым, выглядела революционной.

Сам Ельцин первоначально склонялся к Моссоветскому варианту. Но возник соблазн красиво обойти Горбачева на России. Мне очень понравилась технологическая красота идеи. А когда она стала осуществляться, я завопил, как резаный». Колебания Ельцина были связаны не с выбором либеральных интеллектуальных центров, а с соперничеством в его окружении. За «московский вариант» выступала команда во главе с доверенным лицом на выборах 1989 г. В. Митиной. В избрании Ельцина не от Москвы, а от российской провинции была заинтересована свердловская группа поддержки, где лидирующую роль играл депутат Г. Бурбулис. В это время он увлекся «русской идеей» неожиданным для «демократического» депутата образом. В августе-сентябре Бурбулис принял участие в подготовке съезда Объединенного фронта трудящихся РСФСР. А в документах этой организации идеи создания самостоятельных российских структур уже вполне заметны.

В последний момент Бурбулис отмежевался от ОФТ, поняв, что сближение фронта и МДГ невозможно. Но он не расстался с заразительной «российской» идеей. Раскрутка этой идеи российскими «патриотами» и прибалтийскими националистами толкала в эту сторону и «демократов». Вес идеи «российской игры», которую сначала в частных разговорах даже называли «русской», резко вырос, когда возникла угроза превращения РСФСР в оплот консервативно-«патриотических» сил. Страх русского шовинизма, получающего оплот в структурах РСФСР и начавшей тогда создаваться компартии России, склонил часть либералов и окружение Ельцина к тому, что нужно баллотироваться в российский парламент. Предвыборные структуры, впрочем, стали формироваться одновременно под борьбу за все уровни власти. Кто-то шел в горсовет с надеждой начать практические преобразования хотя бы в местном масштабе, а кто-то – в российские депутаты. И здесь мотивы были разными. Кто-то задумал «русскую игру», а кто-то просто хотел повторить успех союзных депутатов, получить административный ресурс, доступ к СМИ и вообще причастность к кругу новой демократической номенклатуры, атрибутом которой стал депутатский значок.

Во время предвыборной кампании 1989-1990 гг. национальные мифы более активно использовали противники «демократов». Так, в программе «Блока общественно-патриотических движений» на выборах 1990 г., который выдвинул таких политиков, как В. Анпилов, И. Глазунов, С. Куняев, С. Кургинян, М. Шмаков и др., говорилось: "Советская Россия восстановит или же создаст заново собственную систему административно-хозяйственного управления, которое прекратит не предусмотренное договором о создании Союза ССР вмешательство союзных органов в дела республики". В этой формуле содержался прямой путь к развалу СССР, который позднее проделает Б. Ельцин и российский центр власти. Здесь же говорится о том, что союзные ведомства могут действовать на территории России только с согласия ее парламента, ведется речь о региональном хозрасчете, прекращении дотаций другим республикам. По существу патриоты в радикальном виде сформулировали основы экономической политики Ельцина в борьбе с центром. Но «патриотам», как и перехватившим их лозунги «демократам», тогда казалось, что из экономической самостоятельности России не вытекает угроза развала СССР. По существу и «патриоты», и «демократы» делали одну и ту же ошибку, в которой не было «умысла» к «развалу». Они считали, что укрепление российского республиканского центра против союзного – это путь к сохранению союзного пространства. В действительности в 1990 г. и большинство «демократов», и большинство «патриотов» не мыслили распада СССР в целом. Часть общественных лидеров полагала, что от него отпадёт Прибалтика и некоторые азиатские территории. Но в деле российского сепаратизма, смертельно опасного для СССР, и "демократы", и "патриоты" оказались в едином строю. Однако у «патриотов» национальная мотивировка преобладала, и их можно было бы назвать национальными движениями. «Демократов» привлекала прежде всего «технологическая красота идеи» в борьбе за власть против «режима». Действия «патриотов» вели к распаду СССР лишь опосредовано, через конкурентное влияние на политику «демократов», не желавших отдавать патриотическую тематику противнику. Для «демократов» эта тематика была вопросом тактики, они не являлись «национальным» движением, и захват ими российского центра власти стал результатом субъективного выбора и политико-технологического успеха.


Социальный кризис: факторы регионализации и вестернизации

Сделав свой политический выбор, «демократы» оседлали политическую тенденцию, которая уже несколько лет развивалась в результате более раннего выбора, совершенного командой Горбачева. В середине 80-х гг. в борьбе централизаторской и регионалистской альтернатив с приходом к власти Горбачева победила вторая. Результатом выбора альтернативы М. Горбачева стал антиведомственный курс 1985-1991 гг. Он привел к резкому усилению региональных кланов правящей элиты (особенно ее “второго эшелона”), демонтажу отраслевой системы управления экономикой и росту самостоятельности хозяйственных субъектов при сохранении их монополистического характера.

При всех недостатках варианта реформ, который определялся интересами стоявшей за М. Горбачевым коалиции, эта альтернатива отличалась от других большей гибкостью. Синхронность протекавших в стране разрушительных процессов была нарушена регионализмом и плюрализмом курса Горбачева. Сама концепция реформ, избранная Горбачевым и его командой, оказалась крайне затратной для государства. Распад экономических связей, политико-правовая неопределенность и перемещение фондов предприятий в коммерческие структуры привели к обострению экономического кризиса. Нарастание дефицита бюджета и экономического кризиса, естественно, способствовало именно центробежным тенденциям. Центр воспринимался как источник социально-экономических бедствий, избавление от него – как избавление от трудностей. Демократическая революция, развернувшаяся в СССР, также находится в связи с нарастанием центробежных тенденций, хотя эта связь более сложна. Гражданские движения в большинстве регионов, в том числе в России, вступали в конфронтацию с региональными кланами элиты. В то же время гражданские структуры как правило были всесоюзными. В этом отношении они были фактором, который скорее консолидировал советское пространство, чем раскалывал его.

Р. Медведев, отрицающий наличие в СССР революционного процесса, сильных национально-освободительных движений и даже забастовок рабочих (странно, как он мог всего этого не заметить), считает главной причиной распада СССР «упадок идеологии». Спора нет, в условиях снятия репрессивных механизмов поддержания монополии коммунистической идеологии она показала свою беспомощность в конкуренции с другими идейными течениями – социалистическими, консервативными и либеральными. Это объяснило бы крушение коммунистического режима, но не распад СССР. Смена режима и доминирующей идеологии вовсе не обязательно вызывает распад государства. Многие империи пережили по несколько культурно-идеологических сдвигов. Идеологические перемены могут объяснить распад СССР не непосредственно, а через посредство краха режима. Справедливо ли такое объяснение?

Как отмечают и консервативно-коммунистические, и радикально-либеральные авторы, вытеснение КПСС из управленческих структур, потеря монополии на власть коммунистической партией, которая «являлась главным цементирующим элементом СССР», способствовали «тому, что распад СССР приобрел «галопирующий» характер». Но и здесь стоит отметить, что связь между ослаблением позиций КПСС и распадом СССР не столь прямолинейна. Во-первых, даже практически полное сохранение власти за коммунистическими структурами в Казахстане, Туркменистане и Узбекистане не сделали эти республики оплотом горбачевского центра. «Галопирующий характер» распад СССР принял в большей степени из-за противоречий внутри коммунистической бюрократии как «цементирующей силы». А эти противоречия родились не с Перестройкой. Они нарастали весь период «застоя». Перестройка (особенно антиведомственный курс Горбачева) в этих условиях стала не причиной, а сигналом для усиления соперничества и автономизации кланов партийной бюрократии. «К концу 1990 г. сложилась ситуация, когда каждый уровень партийной власти вел собственную обособленную жизнь, исполняя указания «сверху» так и в той мере, в какой считал для себя необходимым», - констатирует В.П. Мохов. КПСС как ключевая система координации в обществе была опасна для государства – распад КПСС, инициированный как радикалами, так и консерваторами, сопротивлявшимися реформам, вел и к распаду координируемых структур. Р. Медведев для доказательства связи распада СССР и КПСС прибегает к такому образу: партия «оставалась главной несущей конструкцией Советского государства…» Но в 80-е гг. КПСС была уже не столько несущей конструкцией, сколько главным грузом, который давил на другие конструкции и к тому же разрушал их, разрушаясь сам.

Поэтому освобождение общества от такой опасной «руководящей и направляющей силы» был для него дорогой к спасению. Однако этот путь имел свои недостатки – гражданское общество только формировалось, а реформы Горбачева не создавали иной альтернативной КПСС системы координации. В ходе перевыборов советов 1990 г. происходила перекачка административного ресурса и наиболее активных партийных кадров в советские структуры. Это способствовало усилению противоречий в партийной элите (часть ее не прошла отбора выборов), частичному обновлению правящей элиты за счет либеральной интеллигенции и лидеров гражданских движений. Сделав ставку на советы, Горбачев в то же время не выстроил систему координации советских органов и структур президентской власти. Новая система советов формировалась фактически как антипрезидентская, что в условиях 1990-1991 гг. никак не способствовало консолидации государства.

В условиях отсутствия силы, которая могла бы не только вытеснить коммунистические структуры, но и заместить их управленческие функции, усиление позиций региональных кланов бюрократии продолжалось несмотря на частные поражения от «демократов». Ответом на наступление «демократов» стал переход части бюрократии на сторону «демократов» и национальных движений. Начало «российской игры» создавало для этого оптимальные условия. На деле этот переход привел к тому, что само «демократическое движение» оказалось под контролем бюрократических элит. Основным мотивом региональных кланов были не демократические и национальные ценности, а перераспределение власти и собственности в свою пользу. Используя прибалтийский опыт, российские «демократы» стали использовать термин «суверенитет», который приобрел новое значение – верховенство решений республиканских и региональных органов власти над центральными. Речь, таким образом, шла не о независимости, а о демократическом переустройстве СССР. Однако термин позволял совершить смысловой сдвиг от «суверенитета» к «независимости». Региональные группировки номенклатуры восприняли выработанный национальными движениями лозунг суверенитета как политическое орудие в борьбе за автономию против центра, и тем значительно усилили национально-сепаратистские движения и ослабили сопротивление им со стороны центра. Стало очевидно, что ставкой противоборства является собственность, в которой и заключается основа союза националистов и “демократов” в их борьбе с центром. Проблема заключалась в том, кто и на каких условиях получит «общенародную» собственность. Провозглашение суверенитета России 12 июня 1990 г. было поддержано и коммунистами, поскольку вполне укладывалось в «патриотическую» стратегию. Голосуя за «суверенитет», депутаты и не подозревали, что позднее 12 июня будут называть «Днем независимости России». После провозглашения суверенитета Россией в июне 1990 г. остальные республиканские элиты предпочли выйти на тот же уровень автономии от центра. В 1990 г. начался «парад суверенитетов» — республиканские власти стремились оградить и расширить свои полномочия «суверенностью». Республиканские элиты использовали недостаточное понимание населением различий между федерализмом, конфедерализмом и независимостью. При этом «на будущее» в декларации о суверенитете включались самые широкие права, вплоть до независимости. Но в 1990 г. ими не пользовались, оставляя в «запасе» в качестве угрозы центру. 20 ноября 1990 г. в Киеве Б. Ельцин и председатель Верховного совета Украины Л. Кравчук (до избрания на этот пост в 1990 г. был секретарем ЦК КПУ) подписали договор о взаимном признании суверенитетов и тесном экономическом сотрудничестве, выстраивая таким образом систему независимых от центра параллельных связей региональных элит. Ельцин развернул борьбу за признание суверенитета республик. При двусмысленности слова «суверенитет» возникала угроза, что официальное признание нового статуса позволит республикам получить формальное право на выход из Союза. Хотя ни Украина, ни Белоруссия не ставили вопрос об этом, их лидеры были склонны шантажировать союзные структуры такой угрозой.

Руководители республиканских партийно-государственных структур предпочитали по примеру Горбачева обзаводиться президентскими титулами, гарантируя себя от внезапного отстранения центром. Расширение контроля над собственностью со стороны региональных элит в экономическом плане означало падение сборов союзного бюджета и углубление кризиса всей социально-экономической системы, ориентированной на управление из центра. Это, в свою очередь, усиливало центробежные тенденции. Преследуя цель как можно больше усилить свою самостоятельность от центра, республиканские лидеры вступали в конфликт со стремлением большинства населения сохранить единое общесоюзное пространство, ограничив права бюрократии. Задача региональных кланов бюрократии заключалась в том, чтобы направить протест именно против центрального чиновничества с тем, чтобы отвести атаку от себя и ослабить конкурента в борьбе за собственность. С 1990 г. республики стали ограничивать перечисления в союзный бюджет и осуществлять собственную эмиссионную политику, что, собственно, и привело к банкротству СССР – результату, который США тщетно пытались достичь в 1981-1986 гг. Даже падение цен на нефть не имело такого сокрушительного значения, как самостоятельность региональных бюрократических кланов и “первоначальное накопление” частного капитала за счет государственных предприятий. Если регионализация и борьба за собственность были социальным «базисом» процесса распада СССР, то действия российского руководства стали его движущей силой, значение которой превосходило действия региональный сепаратистов, так как удар наносился в самый центр структуры государства. В силу ее централизованного характера именно этот удар являлся сокрушительным. В этом случае к СССР применима модель распада империй. Империя продолжает существовать при отпадении отдельных провинций, но автономизация географического центра ведет либо к распаду, либо к превращению империи в федеративное государство. При том, что российское руководство в значительной степени опиралось на региональные кланы номенклатуры, его социальная основа была шире. «Демократическому движению», безусловным лидером которого с 1990 г. стал Б. Ельцин, удалось возглавить и повести за собой значительную и наиболее массовую часть гражданского общества. Объединяющей идеей этой социально-политической силы (в отличие от гражданского движения 1988-1989 гг.) стала вестернизация. Широкое распространение идей вестернизации было результатом целого ряда обстоятельств: неудача реформ в духе демократического социализма (в их горбачевском исполнении), стремление наиболее динамичной части коммунистической элиты к захвату собственности в ходе приватизации, благополучное положение стран Запада, контрастировавшее с постигшим СССР кризисом и сформированный коммунистической идеологией стереотип сравнения положения в СССР с передовыми, а не среднеразвитыми и отсталыми капиталистическими странами. В этих условиях лидирующие в «демократическом движении» политики и информационные структуры стали выступать за переход к социальным формам западных обществ, который, якобы, даст в России те же плоды, которыми пользуются жители США и Западной Европы.

Ориентация на западные образцы сделали лидеров “демократического движения” естественными союзниками западных государств, что в условиях завершения «Холодной войны» (когда эти государства уже не считались внешним врагом) придало действиям российских лидеров поддержку на международном уровне. В этих условиях внешний фактор приобрел новое значение: образовалась коалиция государств Запада и сторонников вестернизации, которая позволяла закрепить изменения структуры СССР на международном уровне. Это создало значительный соблазн воспользоваться поддержкой мирового сообщества в таком преобразовании СССР, которое вовсе исключало бы союзные власти из расстановки политических сил.

Такова была ситуация, сложившаяся на начало 1991 г. Была ли уже в этих условиях судьба СССР предрешена? Для утвердительного ответа на этот вопрос нет достаточных оснований. Во-первых, региональные элиты и в России, и в других республиках ориентировались не только на Ельцина, вели собственную игру. Российские «демократы» были «авангардом» суверенизации, но до августа 1991 г. региональные элиты имели значительную свободу рук в отношении радикального российского руководства. Во-вторых, реальные события 1988-1990 гг. указывали лишь на то, что неизбежно сокращение территории СССР, но не на полный распад, когда Москва, Киев и Минск окажутся в разных государствах. «Суверенизация» еще не отождествлялась с независимостью.


Фактор личности: Горбачев и Ельцин

Исход драмы 1991 г. зависел от конкретных шагов и личных решений таких лидеров, как М. Горбачев, Б. Ельцин, Л. Кравчук и Н. Назарбаев. Традиционно объективным факторам истории отдается приоритет по сравнению с субъективными. Одни символизируют движение «больших масс», другие – волю отдельных личностей. Но «большие массы» то и дело приходят в равновесие, весы истории начинают колебаться, и в этот момент все зависит от личностей, которых «структура момента» выдвигает на ключевую позицию. Среди многочисленных лидеров, провозглашенных президентами в 1990-1991 гг., решающее влияние на события оказывали Горбачев и Ельцин. Говоря о субъективном факторе и о борьбе этих двух персон, авторы обычно обращают внимание на «силу» Ельцина и «слабость» Горбачева. Однако такие субъективные факторы имеют объективную подоплеку. Горбачев был не «слаб» вообще – иначе он не сделал бы такую карьеру. Горбачев был сильнее Ельцина в аппаратной борьбе, что показал не только в 1985-1988 гг., но даже в совершенно безнадежной ситуации после августа 1991 г. Его аппаратная сила вызывала опасения у противников до самого конца существования СССР. Но в условиях революции эта сила оборачивалась слабостью – Горбачев оказался несозвучен массовым движениям. Он имел большой опыт кабинетной борьбы, а Ельцин был способен к эффектным радикальным актам, которые вызывали массовую поддержку в условиях драматичной конфронтации. Горбачев предпочитал «уговаривание», раздражая уговариваемых «округлыми», компромиссными речами, а Ельцин предлагал радикальные «простые» решения, мобилизуя на свою сторону протестные группы населения. Успех второго типа поведения был более вероятен в условиях революционного кризиса, но чреват деконструктивностью. Однако это не значит, что победа Ельцина в любом случае означала распад Союза. Еще в марте 1991 г. Ельцин утверждал: «Как бы ни закончился референдум, Союз не развалится. Не надо пугать людей! Не надо сеять панику в этом плане!» Даже если эти слова были неискренни, они были адресованы массовой базе российского лидера. Демократы не желали распада Союза.

Личные противоречия между Горбачевым и Ельциным, каково бы не было их значение, опирались на идейно-политические разногласия более широких групп. Сам по себе Горбачев относился к Ельцину скорее с пренебрежением, недооценивая его политическое мастерство (не случайно Ельцин в 1987 г. не был выслан в качестве посла из СССР, что сняло бы «проблему Ельцина» как таковую). Однако сила Ельцина оказалась в интеллектуальной поддержке радикальной интеллигенции и организационно-финансовой базе той части номенклатуры, которая сделала ставку на приватизацию. В 1990 г. организационный ресурс Горбачева и Ельцина сравнялся, попытки компромисса между ними сорвались, что лишь усилило взаимное недоверие. Дальнейшая политическая игра диктовалась уже не личной антипатией, а логикой противоборства социальных сил. Однако от лидеров и их окружения зависели конкретные формы принимаемых решений, что в обстановке революционного кризиса часто имеет далеко идущие последствия.

Персональный, субъективный фактор при рассмотрении событий 1990-1991 гг. формулируется в терминах «ошибок» и «вины». Ошибки Горбачева – те его шаги, которые привели к резкому ослаблению власти союзного президента в 1990-1991 гг. – могут считаться таковыми только при условии, что другие шаги привели бы к более благоприятным для Горбачева последствиям. При этом нельзя забывать, что Горбачев, в отличие от современных авторов, не «знал будущего». Важной неудачей Горбачева стала его неспособность оказать организационную помощь тем силам, которые были готовы поддерживать политический центр и реформированный союз. В итоге значительный, в том числе электоральный потенциал «советского народа» не имел демократического оформления, в то время как чисто консервативная составляющая центростремительных настроений еще не была достаточно активна – чтобы «раскачать» консерваторов, нужны были гораздо более серьезные потрясения, случившиеся уже после роспуска СССР. Более того, как мы видели, значительная часть консерваторов включилась в «российскую игру». Неспособность команды Горбачева создать демократическую коалицию в защиту обновленного социализма и Союза вскоре привела лидера СССР к полной изоляции в обществе.

Термин «вина» относится скорее к лидерам России, Украины и Белоруссии. Несмотря на то, что в конспирологической литературе содержатся обвинения Горбачева в сознательном развале СССР, пока не приведено доказательств того, что президент СССР сознательно разрушил собственную власть. Многое зависело от персональной позиции региональных лидеров, прежде всего Л. Кравчука и Н. Назарбаева. В условиях неизбежного размежевания в КПСС и идеологического давления на республиканских руководителей со стороны гражданских и национальных организаций взгляды чиновников менялись – подчас незаметно для Горбачева. Большое значение для расстановки сил на Украине сыграл уход в июле 1990 г. консерватора В. Ивашко с поста председателя Верховного совета УССР и приход на этот пост секретаря по идеологии КПУ Л. Кравчука. Кравчук брал на вооружение все более радикальные трактовки «суверенитета». В то же время он еще в первой половине 1991 г. выступал также за обновленный Союз. Полемизируя с более радикальными националистами, он говорил: «тогда нужно сказать откровенно: нет Союза, нет общих задач, нет общих полномочий, нет общих функций, нет общего центрального органа. Если же мы признаем наличие Союза, а он есть у нас, то он должен функционировать. Общие задачи призван решать общий бюджет». При этом структура Союза должна быть обновлена: «В основе должны лежать их [республик] интересы, интересы их народов, которые делегируют полномочия центру. Вместе с делегированием полномочий республики дают средства на осуществление этих полномочий. Центральные органы формируются через республики при их участии. Только при таких условиях мы будем иметь союз суверенных государств».

При этом Л. Кравчук уже транслировал идеологические конструкции, призванные подтвердить выгодность самостоятельного существования Украины «в случае чего». 29 января в телепрограмме «Кто мы» Кравчук сравнивал, сколько выплавляется чугуна и стали и сколько производится сахара и т.п. на Украине и во Франции. Вывод: производим больше, а живем хуже. Читатель «Правды Украины» О. Лопатенко комментировал: «из сказанного вытекает, что Украину грабят, и если она будет самостоятельной, то народ будет жить лучше. Нетрудно представить какой резонанс может вызвать такое интервью накануне референдума о Союзе».

Маневрируя между охранительным крылом КПУ и оппозицией, Кравчук в силу личных взглядов и склонностей все сильнее сдвигается в сторону националистов. В то же время до августа 1991 г. Кравчук не был безусловным сторонником независимости. Кравчук говорил о союзе государств, но при этом был готов признать более интегрированную форму, чем конфедерация: «Мы не должны молиться ни на федерацию, ни на конфедерацию. Новый Союз в какой-то мере будет сочетать и то и другое. В переходный период чистых форм не бывает». 24 мая 1991 г. в Ново-Огарево Кравчук все еще выступал за союзное государство с общим однопалатным парламентом.

После референдума 17 марта Кравчук принялся толковать его в пользу своей концепции, заранее оставляя свободу маневра: «народ Украины проголосовал не просто за Союз, а за Союз определенного содержания за союз, который бы отвечал Декларации о государственном суверенитете Украины, то есть за союз государств». Характерно, что в проекте союзного договора Кравчука прежде всего не устраивает слабая прописанность материальных вопросов: «Не решены проблемы собственности республик налогов».

Кравчук соглашался, что выход Украины из Союза – «это крах, но крах на какое-то время. Народ найдет выход, и не было ещё так, чтобы он погибал из-за желания жить самостоятельно». Путь выхода Украины из Союза трактовался Кравчуком как нерациональный, хотя и возможный в случае катастрофического развития событий. Но Кравчук демонстрировал, что не намерен быть инициатором «краха».

Используя национальное движение в давлении на центр, Кравчук был восприимчив к идеям оппозиции, к аргументам в пользу независимости, хотя большинство населения не представляло себе жизнь вне СССР. Но он оставлял себе широкую свободу маневра, так как вопрос независимости был для него вторичен по сравнению с вопросами о власти и собственности. Подобная метаморфоза произошла и с молдавским национал-коммунистом М. Снегуром. А вот Н. Назарбаев в 1990 г. хоть и колебался между планами союзной карьеры и задачами укрепления своего «удела», все же до декабря 1991 г. защищал Союз.

В декабре 1990 г. Назарбаев присоединился к инициативе Ельцина, Кравчука и Шушкевича создать еще в рамках СССР Союз суверенных государств во главе с Горбачевым.

Но все же в мае 1991 г. в Ново-Огарево Назарбаев произнес прочувствованную речь за Союз: «Все республики убедились, что в одиночку выкарабкаться будет невозможно без больших потерь. Надо договориться, что мы к 1 июля подпишем Союзный договор. Сказать об этом публично, чтобы народ нас контролировал. Заявление «9 + 1» воспринято во всем мире хорошо. Отношение к нам стало, как к нормальным людям, а не взбесившимся. Все объединяются, а мы, имея 75 процентную интеграцию, разбегаемся».

В июне в пылу обсуждения Назарбаев предложил Горбачеву хоть раз применить силу, на что прореагировал Лукьянов: «А Вы, Нурсултан Абишевич, подпишете такое право Президенту?» Молчание было ответом. Таким образом, от конкретных кадровых решений могла зависеть позиция лидеров большинства республик. Только в Прибалтике и Грузии процесс выхода из СССР с 1990 г. носил необратимый характер. Позиции остальных республик определялись сложной борьбой номенклатурных групп, в большей или меньшей степени подверженных влиянию национальных движений. Используя их идеи в борьбе с центром за большую долю власти и контроля над ресурсами, республиканские руководители, даже такие, как Кравчук и Шушкевич, исходили в своей политике из перспективы сохранения Союза.


Идея перезаключения союзного договора

Хоть и не все, но очень многое в судьбе Союза зависело от позиции его президента. В то время, как «демократы» и «патриоты» сделали ставку на российский центр власти, а несколько периферийных республик взяли курс на независимость, Горбачев искал возможность перехватить инициативу. Цена ошибки в этих условиях была критической.

Не имея возможности применить вооруженную силу даже для сдерживания массовых движений в Прибалтике (такая попытка сдерживающего насилия в январе 1991 г. показала свою полную неэффективность), союзное руководство пыталось удержать прибалтийские республики в рамках СССР, принимая сценарий переустройства для всего Союза, предложенного народным фронтом и ЦК КПЭ в 1988 г. (и в 1989 г. уже не удовлетворявшем национальных лидеров). Так в 1990 г. союзным центром была принята идея перезаключения Союзного договора, легитимизирующего наиболее разрушительные для СССР тенденции. Поддержка Горбачевым идеи о перезаключении договора не была неизбежной. Никаких правовых оснований для пересмотра договора 1922 г. не было, ибо он был поглощен советскими конституциями. Борьба за сохранение Прибалтики путем перезаключения соглашений 1940 г., имевших сомнительную легитимность, позволяла предоставить Прибалтийским республикам особый статус, объяснив возникшую ассиметрию последствиями пакта Молотова-Риббентропа, секретные протоколы к которому были официально осуждены в декабре 1989 г. Вместо этого Горбачев предпочел синхронизировать кризисы в отношениях центра с разными республиками, сведя их в единый процесс переговоров, в которых наиболее радикальные противники центра добивались максимальных прав для всех республик, даже вполне лояльных центру. Горбачев терял пространство маневра, так как республиканские элиты теперь выступали единым фронтом. Горбачев буквально заболел идеей Союзного договора, не замечая ее опасности. Попытка Горбачева опереться на автономии и другие региональные элиты не удалась. В России Ельцин сумел перехватить эту инициативу широкими обещаниями и призывом «брать столько суверенитета, сколько сможете переварить». Если сама инициатива заключения союзного договора создавала для Союза смертельную опасность, то проект, выработанный в 1990-1991 гг. был своего рода конституционной реформой, соответствовавшей духу времени. Но срыв принятия новой конституции означает действие старой — её нельзя денонсировать. А денонсация договора — это акт, гарантируемый силами “Международного сообщества”. Это различие стало очевидно только в 1991 г. Уже в проекте Союзного договора 24 ноября 1990 г. Горбачев пошел на широкие терминологические уступки: изменение в названии (Союз Суверенных Советских Республик) и в вопросе о суверенитете: «Каждая республика – участник Договора является суверенным государством и обладает всей полнотой государственной власти на своей территории.

Союз ССР – суверенное федеративное государство, образованное в результате добровольного объединения республик и осуществляющее государственную власть в пределах полномочий, которыми его наделили участники Договора». Договор удовлетворял и материальные претензии республиканских бюрократий. «Республики являются собственниками земли, ее недр и других природных ресурсов на своей территории, а также государственного имущества за исключением той его части, которая необходима для осуществления полномочий Союза ССР» . Этими уступками Горбачев «покупал» главное: гарантии сохранения общего пространства и гарантированные полномочия союзных структур.

Договор фиксировал внешнеполитические ограничения деятельности республик, которые были призваны нейтрализовать угрозы, тогда казавшиеся маловероятными, а сегодня ставшие очевидными: «Республики обязуются не допускать размещения на своей территории вооруженных формирований и военных баз иностранных государств, не заключать соглашений, противоречащих целям Союза или направленных против интересов входящих в него республик».

Столь же очевидной для политических элит тогда представлялась необходимость сохранения существующих экономических связей между республиками. Горбачев предостерегал: «Есть и такое суждение, давайте сохраним экономические связи, обойдемся без политического союза… Люди не должны оказаться обманутыми. Ведь то, что выгодно группе сепаратистов, пагубно для абсолютного большинства трудящихся». Однако российские лидеры как раз видели в экономическим Союзе альтернативу унитарному государственному образованию.

Ельцин говорил на Втором съезде народных депутатов РСФСР 11 декабря 1990 г.: «Скажу твердо и определенно, Россия, безусловно, за Союз, основанный не на унитарных принципах, а на действительно свободном волеизъявлении каждой республики, на равноправии… Не все республики выразили желание участвовать в Союзном договоре. И силой их, конечно, не заставишь – такие времена прошли. Наверное следовало бы предусмотреть разные условия вхождения в Союз, дать возможность участия в определенных сферах, где есть обоюдная заинтересованность, предусмотреть подписание договора не сразу, а, возможно, по частям. Скажем, сначала экономический Союз…»

Опасность заключалась в том, что на месте унитарный структуры могло не оказаться никакой. Главная проблема, вокруг которой шла борьба, касалась прежде всего разграничения полномочий. Горбачев говорил об этом на декабрьском Пленуме ЦК КПСС 10 декабря 1990 г.: «Важный вопрос, по которому мы должны четко определить свою позицию, касается соотношения полномочий республик и Союза. По сути дела, именно вокруг этого развернулась сейчас в стране идейная полемика и политическая борьба. Если вникнуть в суть этих споров, то, в первую очередь, речь идет о праве распоряжаться материальными ценностями… К сожалению, процесс разграничения полномочий стал выходить из-под контроля, приобрел характер открытого соперничества. Это – пагубное явление, от которого больше всего страдают, парализуются целые отрасли экономики, нарушаются естественные связи между предприятиями, подрываются сами устои государственной и трудовой дисциплины».

Как мы увидим, значительная часть бюрократии, способствовавшей этой дезинтеграции, сами воспринимали ее как временное явление, которое само собой будет преодолено после завершения политической схватки.

Проект Договора предусматривал широкие полномочия Союза:

  1. принятие Конституции СССР, внесение в нее изменений и дополнений; обеспечение совместно с республиками основных прав и свобод граждан СССР;

  2. защита суверенитета и территориальной целостности Союза; определение и охрана Государственной границы СССР; обеспечение государственной безопасности СССР; организация обороны и руководство Вооруженными Силами СССР; объявление войны и заключение мира;

  3. выработка и осуществление внешней политики Союза; заключение международных договоров СССР; представительство Союза в отношениях с другими государствами и в международных организациях; координация внешнеполитической деятельности республик; регулирований внешнеэкономической деятельности СССР и координация внешнеэкономических связей республик; таможенное дело;

  4. определение совместно с республиками стратегии экономического развития страны и создание условий дли развития общесоюзного рынка; проведение единой финансовой, кредитной и денежной политики, основанной на общей валюте; составление и исполнение союзного бюджета; хранение и согласованное с республиками использование золотого запаса и алмазного фонда; осуществление общесоюзных программ, создание фондов развития, фондов для ликвидации последствий стихийных бедствий и катастроф;

  5. совместное с республиками управление единой топливно-энергетической системой страны, железнодорожным, воздушным, морским и магистральным трубопроводным транспортом; управление оборонными предприятиями, космическими исследованиями, союзными системами связи и информации, геодезии, картографии, метрологии и стандартизации; установление основ использования природных ресурсов и охраны окружающей среды, проведение согласованной экологической политики;

  6. установление совместно с республиками основ социальной политики, включая вопросы условий труда и его охраны, социального обеспечения и страхования, здравоохранения, заботы о материнстве и детстве;

  7. координация межреспубликанского сотрудничества в области культуры и образования, фундаментальных научных исследований и стимулирования научно-технического прогресса;

  8. установление основ законодательства по вопросам, согласованным с республиками; координация деятельности по охране общественного порядка и борьбе с преступностью.

Полномочия Союза не могут быть изменены без согласия всех республик».

Это – полномочия федеративного центра, защищенные от «суверенитетов» таким положением: «Республиканское законодательство на территории республик имеет верховенство по всем вопросам, за исключением тех, которые отнесены к ведению Союза. Законы Союза ССР, принятые по вопросам его компетенции, имеют верховенство и обязательны для исполнения на территории всех республик».

Несмотря на то, что в первой половине 1991 г. союзные структуры заметно ослабли, проект Договора сохранил свои основные черты ко времени его согласования 23 июля. Он закреплял трактовку «суверенитета» как относительного, делимого понятия: «Каждая республика – участник договора – является суверенным государством. Союз Советских Суверенных Республик (СССР) – суверенное федеративное демократическое государство…». При такой трактовке суверенитет в отношениях с внешним миром оставался все же за Союзом: «Союз Советских Суверенных Республик выступает в международных отношениях в качестве суверенного государства, субъекта международного права – преемника Союза Советских Социалистических Республик».

При этом провозглашалось: «Государства, образующие Союз, являются полноправными членами международного сообщества. Они вправе устанавливать непосредственные дипломатические, консульские связи и торговые отношения с иностранными государствами, обмениваться с ними полномочными представительствами, заключать международные договоры и участвовать в деятельности международных организаций, не ущемляя интересы каждого из союзных государств и их общие интересы, не нарушая международные обязательства Союза». Финал этого положения подтверждал, что окончательное слово во внешней политике оставалось за союзными структурами (а формальное право на собственную внешнюю политику Украина и Белоруссия имели даже при Сталине).

Столь же относительный «суверенитет» предполагался и в другом важном вопросе: «Государства, образующие Союз, сохраняют право свободного выхода из него в порядке, установленном участниками договора и закрепленном в Конституции и законах xСоюза». «Свободный» выход, но в порядке, установленном законом Союза.

Таким образом, Договор фиксировал преобразование Союза в федеративное государственное, а не надгосударственное образование, в котором составные части имели широкую автономию, сохранялся общесоюзный рынок и равные права граждан на всей территории СССР. Сфера ведения Союза также не претерпела существенных изменений.

Исследователи обращают внимание на юридические противоречия в проектах союзного договора. Однако историка такие противоречия не должны смущать. Ведь проекты были полем политической борьбы в условиях революционного процесса. Участники переговоров понимали, что завоевывают позиции для дальнейшего противоборства уже в новых рамках. Для Горбачева на этом этапе было важно заставить все республиканские элиты признать сам факт существования этих рамок единого государства как субъекта международного права. Это лишало «международное сообщество» возможности гарантировать суверенитет советских элит и превратить внутригосударственные проблемы и границы СССР в международные. Эта ставка переговоров заставляла Горбачева идти на серьезные уступки, лишь бы было признанно существование одного государства на пространстве СССР.

Эта цель была достигнута к 23 июля 1991 г., когда договор был готов для подписания. А.С. Барсенков считает, что договор «означал прекращение существования СССР как единого государства». Широкий перечень полномочий Союза, предусмотренный в Договоре, не подтверждает такого вывода. Подобные резкие оценки продиктованы скорее идеологической логикой, чем текстом проекта Договора. Получается, что от распада СССР мог спасти только ГКЧП. Но даже А.С. Барсенков ниже признает, что возможное подписание договора «еще не означало бы «мгновенного» исчезновения СССР», а лишь вело бы в этом направлении «при сознательной ликвидации общих управленческих институтов». Но это – очень серьезное допущение.

Достаточно заглянуть в текст договора, чтобы обнаружить там и общее гражданство, и союзные органы обороны и безопасности, и регулирование союзными органами общего рынка, и существенные ограничения прав республик в области отношений с зарубежными государствами. «Сознательная ликвидация» могла произойти, а могла и не случиться. Очевидно, что подписание договора привело бы к усилению власти российских «демократов» в союзных структурах, что делало их заинтересованными в сохранении ослабленного центра. И это – ещё при отсутствии спровоцированного ГКЧП парада независимостей и последовавшего за ним радикального преобразования союзных органов. Сохранение единого государства открывало возможность для дальнейшего урегулирования социально-экономических и политических проблем именно как внутригосударственных. Противоречия договора могли быть сняты в ходе дальнейшей борьбы при выработке Конституции Союза – и не только в пользу республик. Это вызывало опасения у республиканских лидеров, что в полную меру сказалось после ГКЧП.


От ГКЧП до Алма-Аты

Больше всего при переустройстве Советского Союза должны были пострадать союзные ведомства и центральные структуры КПСС, которые могли почти полностью потерять власть. Горбачев также не был доволен результатами переговоров, однако даже такой результат не означал необратимого распада СССР, а только перегруппировку власти внутри Союза. Сохранение государства открывало возможности для новых перегруппировок в дальнейшем (в том числе в пользу центра). Только формальная ликвидация СССР закрепляла полноту власти республиканских властей, так как с этого момента она гарантировалась «мировым сообществом». В то же время до подписания союзного договора у республиканских властей еще не было возможности совершить ликвидацию Союза, так как это позволяло обвинить их в перевороте, что было описано, пока сохранялись союзные силовые структуры. Само подписание договора «снимало проблему» неясности статуса Союза и республик, означало решение вопроса о форме государства. Дальнейшая борьба уже должна была вестись по новым, согласованным правилам игры. В этих условиях затяжка подписания Договора до конца периода отпусков была крайне опасна – что и подтверждали события ГКЧП. Значение ГКЧП заключается как раз в том, что он вывел союзный центр за рамки легитимности. А крах силового варианта действий нейтрализовал участие союзных силовиков в дальнейшей борьбе. После поражения руководителей союзных ведомств вся полнота власти в России перешла уже не к Горбачеву, а к Ельцину. Республики Прибалтики, воспользовавшись ситуацией, вышли из Союза. Этот акт был признан новым, уже коллективным руководством СССР. Несмотря на резкое ослабление союзной власти, со временем ситуация могла измениться, и президент СССР мог вернуть себе влияние. Республиканские руководители опасались не только Горбачева, но и победивших в Москве демократов. Несмотря на то, что продолжались переговоры о новом союзном договоре, руководители республик все более склонялись к мысли о том, что им нужна вся полнота власти, без какого-либо союзного центра. Наиболее радикальный выбор в сторону дистанцирования от Союза после ГКЧП совершил Кравчук, прежде проявлявший готовность к значительным уступкам.

Принятие этого исторического решения может объясняться не только национал-демократическими, но и защитно-консервативными мотивами. «Допустив, пусть и кратковременно, колебания по вопросу поддержки и не поддержки ГКЧП, он уже не имел после провала «путча» другого пути, кроме как стать единственным знаменосцем украинской независимости и национализма», - комментирует поведение Кравчука Б.И. Поварницын.

Национальные кланы номенклатуры вступили в более тесный союз с национальными движениями. Националистически настроенная интеллигенция получила контроль над средствами массовой информации, убеждая население в необходимости отделения от СССР. Началась мощная идеологическая атака, массированное внедрение в общественное сознание националистических идеологем. При этом историческая и социальная реальность, открывавшаяся после сокрушения марксистко-ленинской монополии на гласность, переплеталась с продуктами идеологической войны, мифологизировавших социальное и историческое знание в политических целях. Так, например, на Украину был импортирован сформулированный комиссией Конгресса США миф о том, что голод 1932-1933 гг. был сознательно организованным Москвой геноцидом, направленным по этническому признаку именно против украинцев. Хотя документальные доказательства этого тезиса при всех стараниях не найдены до сих пор, в обстановке идейного смятения эта шокирующая концепция, транслированная телевидением, не могла не произвести впечатление на миллионы людей. Воздействие СМИ накладывалось на обострение социально-экономического кризиса, вызванного обстановкой политической неопределенности (экономические субъекты придерживали ресурсы в ожидании – какое направление примут перемены). Это вело к стремительным изменениям в общественном мнении. Особенно резко массовые настроения переменились на Украине, большинство населения которой еще 17 марта голосовало за сохранение обновленного Союза. 1 декабря 1991 г. на референдуме 90% жителей Украины проголосовало за отделение от СССР. Также, как в 1990 г. российское руководство было мотором суверенизации, так в конце 1991 г. украинское руководство во главе в Л. Кравчуком было мотором распада СССР. Проведение государственной границы между Москвой и Киевом наносило Союзу тяжелейший удар. ГКЧП и последовавший за ним контрпереворот сделал Ельцина хозяином центральной части СССР, но цель взятия власти была достигнута ценой «парада независимостей» республик в конце августа 1991 г. Ценой масштабных конституционных уступок Горбачев сумел вернуть и Ельцина, и большинство республиканских лидеров за стол переговоров. Однако российские лидеры опасались аппаратного искусства Горбачева. Он мог вернуть себе влияние, опираясь на противоречия между республиками.

В сложном маневрировании осени 1991 г. Горбачев делал ставку на Назарбаева, по выражению Дж. Буша «был в восторге» от него.

Инициаторам ликвидации СССР было необходимо предложить некоторую альтернативу ему, которая могла бы создать иллюзию сохранения интеграции даже в случае распада страны. Такой альтернативой стало «экономическое сообщество» и формула «15 + 0», по которой Назарбаев провел 1 октября встречу в Алма-Ате представителей 13 республик (участвовала даже Латвия) и Межреспубликанского экономического комитета (он, таким образом, символизировал «ноль»). Горбачев перехватил инициативу и подписал 18 октября с 8 республиками договор об Экономическом сообществе. Но, как подтвердил опыт начала 90-х гг., без единого государства такое сообщество было обречено.

В ходе переговоров с президентами в Ново-Огарево сентября-ноября 1991 г. Горбачев достиг значительных успехов. Он сумел фактически дезавуировать «парад независимостей», заставив большинство республиканских лидеров вести переговоры о форме нового государства. Ставки были прежними – будет ли новое образование признано единым (пусть и конфедеративным) государством. Горбачев считал, что Украина будет вынуждена последовать за большинством, опасаясь экономической и политической изоляции. Было важно, за какой альтернативой окажется инициатива: «вопрос в том, пойдем ли мы вместе с Украиной в этот тупик, или будем вместе вытаскивать ее из него». Это зависело от Ельцина. Еще 29 октября Ельцин говорил, что «именно Российская федерация должна сыграть решающую роль по выводу страны из глубокого кризиса…» Речь шла о единой стране. Но всего через два месяца Ельцин «констатировал» исчезновение этой страны. Что изменилось? Свою роль сыграли и опасения по поводу обратимости процесса вытеснения союзного центра, и нежелание региональных элит оказаться в зависимости друг у друга. Лидерство российских реформаторов не устраивало национал-коммунистов также, как и лидерство Горбачева. Настроение населения России, Белоруссии, Казахстана, да и других республик учету практически не подлежало. В сложившихся условиях судьбу Союза должны были решить граждане Украины.

Кравчук не участвовал в ноябрьских в Ново-Огаревских переговорах, ссылаясь на предвыборную кампанию. Он ждал новых возможностей, которые народ должен был вручить ему на референдуме 1 декабря. 19 ноября Кравчук выступил с идеей создания «такого сообщества, в котором все входящие в него государства были бы равноправными» и совместно решали бы вопросы «без какого-либо политического центра». Так Беловежская формула была выдвинута президентом Украины. Но пока она еще не исключала сохранения и прежнего Союза в какой-то форме.

14 ноября на заседании Госсовета Назарбаев настаивал: «надо подтвердить, что у тех, кто здесь сегодня собрался, по крайней мере есть намерение и воля образовать политический союз, с единой армией, территорией, границами». Здесь же Ельцин и Шушкевич выступили против единой конституции Союза (то, что до выдвижения идеи Союзного договора было немыслимо). В сложившихся условиях Горбачев отступил на последний рубеж: «Термин «союз» - наиболее приемлемая формула, ибо позволяет интегрировать все виды связей – федеративных, конфедеративных, даже ассоциативных». Таким образом, Союз мог стать многоуровневым – с плотным федеративным ядром и пока формальным, ассоциативным членством, например, для Украины. Горбачев был уверен, что со временем дезинтеграция сменится интеграционной тенденцией. Важно было не допустить необратимого распада. Ельцин, который сам поддерживал идею многоуровневности в декабре 1990 г., вместе с Шушкевичем настаивал на конфедерации, и то только при условии, что Украина будет готова в ней участвовать. Они справедливо опасались, что такая конструкция выведет «конфедератов» на обочину нового Союза. Горбачев был готов называть новое образование конфедерацией, лишь бы в нем была единая конституция и всенародно избранный президент, «способный уравновесить ту новую степень децентрализации, на которую мы сейчас переходим». Прибегнув к демаршу с угрозой отставки, Горбачев все-таки настоял на едином конфедеративном государстве с избираемым народом президентом и парламентом.

25 ноября на заседании Госсовета Горбачеву пришлось начинать сражение сначала. Ельцин снова противопоставил формуле «конфедеративного государства» «конфедерацию государств». Чтобы сохранить за собой свободу маневра, президенты просили время на согласование документов со своими Верховными советами (что выглядело особенно забавно в случае с Каримовым, который, конечно, контролировал свой Верховный совет). «Верховные советы» были псевдонимом номенклатурных групп. После нового демарша Горбачева, покинувшего заседание, проект договора был согласован. Характерен обмен репликами после того, как Ельцин и Шушкевич пришли к Горбачеву с согласием президентов на согласованный проект договора:

«Ельцин: Ну вот, пришли мы к Хану Союза – бери нас под свою высокую руку.

Горбачев: Видишь, царь Борис, все можно решить, если честно сотрудничать».

Но над этим неустойчивым согласием как домоклов меч висела позиция «гетмана» Украины.

Каков был компромисс, предварительно достигнутый 25 ноября?

Проект Договора о Союзе Суверенных Государств подчеркивал, что это – «конфедеративное демократическое государство, осуществляющее власть в пределах полномочий, которыми его добровольно наделяют участники договора». При этом государства, образующие Союз, сохраняют за собой право на самостоятельное решение всех вопросов своего развития…» и даже «являются субъектами международного права». Но эта декларация обесценивается другой нормой: «Союз Суверенных Государств выступает в международных отношениях в качестве суверенного государства, субъекта международного права – преемника Союза Советских Социалистических Республик».

Союз получал и свой силовой блок: «Союз Суверенных Государств имеет единые Вооруженные Силы с централизованным управлением. Цели, назначение и порядок использования единых Вооруженных Сил, а также компетенция государств – участников договора в сфере обороны регулируются соглашением, предусмотренным настоящим договором.

Государства – участники договора вправе создавать республиканские вооруженные формирования, функции и численность которых определяются указанным соглашением». Последняя норма фиксировала реальность, сложившуюся на пространстве СССР и удовлетворяла стремление республик защититься от «непредсказуемого» центра. Но в долгосрочной перспективе Договор также закладывал основы для интеграции (в данном случае – в деле обороны, совместного противостояния внешним угрозам). По сравнению с предыдущим Договором резко расширялась сфера совместного ведения, которая почти поглощала полномочия союзных органов: «В целях обеспечения общих интересов государств – участников договора устанавливаются сферы совместного ведения и заключаются соответствующие многосторонние договора и соглашения:

  1. о экономическом сообществе;
  2. о совместной обороне и коллективной безопасности;
  3. о координации внешней политики;
  4. о координации общих научно-технических программ;
  5. о защите прав человека и национальных меньшинств;
  6. о координации общих экологических программ;
  7. в области энергетики, транспорта, связи и космоса;
  8. о сотрудничестве в области образования и культуры;
  9. о борьбе с преступностью».

Однако Союз получал право на собственное законодательство. Это предполагало, что в будущем сфера его компетенции станет более определенной. Техническая необходимость поддержания общих стандартов на советском пространстве вела к восстановлению той сферы компетенции, которая предусматривалась в предыдущих проектах. Но это – только при условии сохранения общего государства.

Иногда диалог Горбачева-Ельцина напоминал беседу глухих. По несколько раз они повторяют друг другу одно и то же. Горбачев: «Если мы не создадим союзное государство, я вам прогнозирую беду». Ельцин: «Союз государств!» Ельцин надеялся, что союз государств поможет решить две задачи – окончательно избавиться от Горбачева и консервативных союзных структур, и в то же время сохранить полноту экономических и внешнеполитических связей с другими республиками, в том числе с Украиной. Советники Ельцина считали, что «он был последовательным сторонником интеграции…» Если это так, то Ельцин был крайне наивен. Но логичнее предположил, что интеграция была для него вторичной при решении иных задач. Во всяком случае о своих ощущениях при подписании Беловежского соглашения он честно написал: «Отдавал ли я себе отчет в том, что, не сохраняя единого правительства в Москве, мы не сохраняем и единую страну? Да, отдавал». Но при этом Ельцин мотивирует свои действия стремлением «резко усилить центростремительную тенденцию в развалившемся союзе, стимулировать договорный процесс». Но дело в том, что к этому времени Союз как единая страна еще де факто не развалился. Для окончательного распада нужен был «договорный процесс».

Позицию Ельцина определяло его положение как лидера именно РСФСР. В условиях победы над политическим противником он предпочел разрушить единство страны, нежели оставить оппоненту шанс на реванш. Такое соотношение позиций Ельцина и Горбачева также было результатом стечения обстоятельств. Выборы союзного парламента проходили прежде, чем республиканского. В принципе могло быть и наоборот, и тогда республиканский парламент, избранный в 1989 г., был бы более консервативным, чем союзный, избранный в 1990 г. В этом случае Ельцин и «демократы» боролись бы за целостность союза, и исход этой борьбы мог быть принципиально иным. Но история сложилась так, что сторонники Ельцина вступили в тесный союз со сторонниками дезинтеграции СССР. В то же время непримиримая позиция украинского руководства позволяла российским лидерам выдвинуть альтернативу (оказавшуюся ложной): сохранение Союза или сохранение прежних связей с Украиной. Еще 7 декабря Ельцин, прибывший в Минск, утверждал, что три президента будут обсуждать проект нового союзного договора. Получалось, что Ельцин и Шушкевич будут уговаривать Кравчука вернуться к обсуждению устройства Союза. В действительности, начатая в 1989 г. «российская игра» вошла в финальную фазу. В начале встречи Ельцин передал Кравчуку предложение Горбачева: Украина может внести любые изменения в договор, но все же подписать его. Ельцин заявил, что подпишет договор только после Кравчука. Кравчук отказался сделать это.

Бурбулис поставил перед Ельциным, Кравчуком и Шушкевичем вопрос, согласны ли президенты подписать документ, который объявляет о прекращении существования СССР «как геополитической реальности». Президенты были согласны, после чего пошли укреплять личные отношения в баню, а помощники занялись оформлением идеи в документы.

Судьба СССР была решена. Был подготовлен проект договора о Содружестве независимых государств (СНГ) — даже не конфедерации, а объединения совершенно независимых государств. «Оказывается, все можно решать оперативно, если на дороге нет «бревна», которое называется центр», — заявил Кравчук. Три политика «оперативно» завершили уничтожение СССР, объявив о прекращении соглашения 1922 г. По словам советников Ельцина договор «фиксировал тот тупик, в который зашел процесс согласования новой модели Союза». Но в том-то и дело, что сам тупик возник в результате неуступчивости российской и украинской правящих элит (белорусское руководство в этот период играло роль ведомого).

Стремясь оправдать свою позицию, авторы Заявления глав государств Республики Беларусь, РСФСР, Украины возлагали ответственность за свои действия на Горбачева (как в дальнейшем российские реформаторы будут возлагать на Перестройку ответственность за печальные результаты «шоковой терапии»): «недальновидная политика центра привела к глубокому экономическому и политическому кризису, к развалу производства, катастрофическому понижению жизненного уровня практически всех слоев общества».

Однако и после 8 декабря Союз продолжал существовать. С одной стороны, Беловежские соглашения еще не были ратифицированы. С другой – они еще не были признаны в мире. С третьей – в Союзе оставались республики Средней Азии. Инициаторам ликвидации Союза нужно было срочно решить эти три проблемы. Прежде всего следовало представить Содружество синонимом новой интеграции, способом сохранить связи со всеми республиками. Авторы Беловежских соглашений гостеприимно открывали двери в Содружество: «Содружество независимых государств в составе республики Беларусь, РСФСР, Украины является открытым для присоединения всех государств – членов Союза ССР, а также для иных государств, разделяющих цели и принципы настоящего Соглашения».

Расчет делался на то, что остальные республики не решатся остаться в изоляции от нового «интеграционного процесса». В противном случае проект СНГ постигла бы неудача, и проект СНГ постигла бы неудача, и российскому руководству пришлось бы вернуться в Ново-Огарево. Западные партнеры получали от авторов Заявления гарантии по наиболее беспокоящим вопросам: «Государства – члены Содружества намерены проводить курс на укрепление международного мира и безопасности. Они гарантируют выполнение международных обязательств, вытекающих для них из договоров и соглашений бывшего Союза ССР, обеспечивают единый контроль за ядерным оружием и его нераспространение».

Вот теперь Соглашение о создании Содружества Независимых Государств могло «констатировать», «что Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».

Во избежание территориальных конфликтов между собой лидеры трех республик признали принцип нерушимости административных границ, которые теперь становились государственными (собственно, на этом стояла и неудачная национальная политика Горбачева). Стороны гарантировали свободу передвижения граждан в рамках Содружества, подчеркивая тем самым, что в жизни простых граждан от распада СССР не возникнет новых проблем.

Соглашение о создании СНГ унаследовало от Ново-Огаревского процесса и «сферу совместной деятельности»: «Высокие Договаривающие Стороны признают, что к сфере их совместной деятельности, реализуемой на равноправной основе через общие координирующие институты Содружества, относятся:

  • координация внешнеполитической деятельности;
  • сотрудничество в формировании и развитии общего экономического пространства, общеевропейского и евразийского рынков, в области таможенной политики;
  • сотрудничество в развитии систем транспорта и связи;
  • сотрудничество в области охраны окружающей среды, участие в создании всеобъемлющей международной системы экологической безопасности;
  • вопросы миграционной политики;
  • борьба с организованной преступностью».

Однако без единого (пусть и конфедеративного) государства эти успокаивающие положения носили факультативный характер и не препятствовали дальнейшей дезинтеграции. Ельцин немедленно сообщил о происшедшем Д. Бушу и заручился обещанием международного признания акта о ликвидации СССР. Горбачев и Назарбаев узнали о происшедшем позднее. Оба были шокированы тем, что их поставили перед фактом срыва Ново-Огаревского процесса, но вынуждены были маневрировать в новых условиях. 9 декабря последовала официальная реакция Президента СССР. Наступив на горло собственной песне, он нашел в Беловежье «позитивные моменты»: «Участие в нем приняло украинское руководство, которое в последнее время не проявляло активности в договорном процессе.

В документе подчеркивается необходимость создания единого экономического пространства, функционирующего на согласованных принципах, при единой валюте и финансово-банковской системе».

Но затем Горбачев переходит в контрнаступление, аппелируя к принципам демократии и легитимности: «Вызывает недоумение скоропалительность появления документа. Он не был обсужден ни населением, ни Верховными Советами республик, от имени которых подписан... В создавшейся ситуации, по моему глубокому убеждению, необходимо, чтобы все Верховные Советы республик, и Верховный Совет СССР обсудили как проект Договора о Союзе Суверенных Государств, так и соглашение, заключенное в Минске. Поскольку в соглашении предлагается иная формула государственности, что является компетенцией Съезда народных депутатов СССР, необходимо созвать такой Съезд. Кроме того, я бы не исключал и проведение всенародного референдума (плебисцита) по этому вопросу».

Теперь судьба Союза зависела от ратификации Беловежских соглашений и от позиции лидеров азиатских республик, прежде всего Назарбаева. В запасе оставался вариант ассиметричной конструкции, когда одновременно могли существовать и Союз (более узкий), и Содружество (более широкое). Но этот вариант оставлял бы Украину на периферии пост-советского пространства, что при сохранении Союза было связано для нее с непредсказуемыми издержками. «Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трех республик», — заявил Горбачев. Но за тремя «беловежскими зубрами» стояли влиятельные силы как в самих трех республиках, так и за их пределами. 10 декабря Верховные Советы Украины и Белоруссии ратифицировали соглашение о создании СНГ и денонсировали договор 1922 г. о создании СССР. Для Кравчука ратификация не составляла проблемы, он мог трактовать события как новую украиноцентричную интеграцию: «Как основатели Союза 1922 года мы приняли решение о его ликвидации. Считаем, Союз себя исчерпал. Для Украины это не ново, ибо наш Верховный Совет принял раньше подобное заявление. К этому теперь присоединились Россия и Беларусь.

Решено, что границы будут открытыми между нашими тремя государствами для передвижения граждан и для информационной сферы… Это положит конец всяким слухам о колючей проволоке на границах, визах – всего этого не будет, люди могут жить спокойно – русские, украинцы, белорусы».

Но и Кравчук не забывал возложить ответственность за распад Союза на Горбачева: «Цель встречи не только в том, чтобы успокоить людей, но взять в руки тот процесс развала, который шел и идет сегодня под "славным" руководством "славного" центра. Надо чтобы люди знали, ибо найдутся охотники переложить вину на нас, дескать, они такие-сякие разрушили Союз. Надо сказать, он начал разрушаться в одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, и авторы этого разрушительного процесса всем известны. А мы, наоборот, объединили усилия трех великих государств для того, чтобы взять ситуацию в руки и не дать возможности развалиться на глазах у людей всем государственным структурам».

Это очень характерно – даже лидер процесса дезинтеграции не смеет утверждать, что распад СССР и обретение Украиной государственной независимости – это достижение и заслуга. А Шушкевич так и вовсе пытался представить «соглашение о содружестве более высокой формой» по сравнению с Союзом, который планировался в Ново-Огарево.

В эйфории председатель белорусского парламента даже высказал надежду на присоединение к Содружеству Болгарии. Более актуален был другой восточно-европейский пример, на который сослался Шушкевич: «развал страны может обернуться повторением югославского варианта. Но мы ведь стоим за другое – за содружество, именно в нем гарантия мира». Страх перед кровопролитием был призван компенсировать отсутствие осязаемых преимуществ от образования Содружества.

Наиболее сложная задача стояла перед Ельциным, так как в Верховном совете РСФСР идея национальной независимости вовсе не пользовалась популярностью. Президент России представил ликвидацию СССР в качестве политической реформы, демократизации страны (причем из контекста видно, что под страной понимается не только Россия, но весь Союз): «Страна переживает тяжелый кризис государственности. Было ясно, что союзные структуры были не готовы к коренному обновлению. Декларации о суверенитетах 1990 года коренным образом изменили ситуацию. Был поставлен фактически крест на унитарной модели Союза. В прежнем варианте Союзного договора по сути протаскивалась все та же модель Союза с сильным центром…

После августа распад Союза ССР вступил в новую стадию, началась его агония. А в это время мы стали тонуть в согласованиях, широких и узких обсуждениях, консультациях. Все это приобрело характер какой-то дурной бесконечности. На фоне острейшего экономического кризиса, отсутствия самого необходимого эти игры все больше раздражали народ. Итогом такого развития могло быть только одно – дальнейшая дезинтеграция страны…

Главный итог состоит в следующем. Три республики, которые выступали учредителями СССР, приостановили процесс стихийного распада того общего пространства, в котором живут наши народы».

Таким образом, выступая перед депутатами Верховного совета РСФСР (собирать для ратификации съезд не решились), Ельцин представлял Беловежские соглашения как акт сохранения страны. Шаткая логика Ельцина, представлявшая распад в качестве интеграции, оказалась приемлема для большинства депутатов. Одни предпочли поверить президенту на слово, другие преследовали политические цели, казавшиеся более важными, чем сохранение Союза.

12 декабря Верховный Совет РСФСР ратифицировал Соглашение о содружестве независимых государств и денонсировал договор 1922 года ("за" 188 депутатов, "против" - 6, воздержались - 7), а также постановление о выходе РСФСР из состава СССР ("за" - 161, "против" - 3, воздержались - 9). За это решение голосовало не только большинство сторонников Ельцина, но и коммунисты (включая В. Зоркальцева, в дальнейшем видного деятеля КПРФ), стремившиеся таким образом устранить реформаторское союзное руководство и лично Горбачева от власти. Депутаты предпочли поверить уверениям Б. Ельцина о том, что СНГ - это «формула совместной жизни», положившая конец “главному препятствию” “динамичного развития” – союзному центру.

Последний шанс сохранить Союз даже в этих условиях предложили протестовавшие против распада СССР демократы. Выступая на съезде, Н. Травкин от их имени выступил за одновременное принятие и соглашения о создании СНГ, и Союзного договора (разумеется, для этого следовало изъять из соглашения положения о роспуске СССР). Это предложение не было услышано.

Но даже после решений 12 декабря СССР продолжал существовать — решение о его роспуске не приняло большинство республик, оставшихся в его составе. Правомочность Беловежского соглашения могла быть оспорена. Но союзный центр прочно ассоциировался с Горбачевым, а за него никто из республиканских лидеров бороться не хотел. Собравшись в Ашхабаде 13 декабря, лидеры азиатских республик решили, что дальнейшая борьба за сохранение Союза бесперспективна. Но раз так, то и «развод» должен быть лишен двусмысленности. Интеграция в рамках СНГ не должна мешать поиску других возможностей для выживания. 21 декабря в Алма-Ате руководители 11 республик подписали Декларацию о вступлении в СНГ. Алма-Атинская декларация окончательно отходила от наследия Ново-Огарево и формулировалась как чисто межгосударственное соглашение. Выбор был сделан, и камуфляж «сохранения страны» стал неуместен.

Декларация специально подчеркивала, что Содружество «не является ни государством, ни надгосударственным образованием». Две недели, прошедшие со времени Беловежского соглашения, оказались достаточным сроком, чтобы стали развеиваться иллюзии о сохранении «общего экономического пространства», которое теперь упоминается наряду с общеевропейским и евразийским рынками.

Идеологическая кампания прикрытия утихала, и на первый план вышла жесткая реальность необратимого распада. Хозяин Алма-Атинской встречи Н. Назарбаев резко переменивший фронт после Ашхабада, провозгласил, что СССР более не существует. Это событие мирового значения произошло при относительном спокойствии населения, что само по себе представляет некоторую научную проблему. Достаточно вспомнить массовые митинги в Москве в 1988 - августе 1991 г. и в 1992-1993 гг., чтобы зафиксировать заметную паузу в октябре-декабре 1991 г. Митинги проходили, но число участников заметно сократилось. Советники Ельцина объясняют это явление «марафонами по пустым магазинам», которые совершали граждане. Но социально-экономические трудности и раньше, и позднее лишь активизировали оппозицию. Причина того, что “народ безмолствовал”, заключается в умелом политическом маневрировании инициаторов ликвидации СССР. Им удалось на короткий, но решающий период создать впечатление, что происходит смена режима, а не изменение государственных границ. СНГ было представлено в качестве новой формы все той же страны. К смене режима общественное мнение уже было подготовлено после поражения КПСС, и переименование СССР казалось естественным для значительной части населения. Лишь часть участников этой драмы понимала, что речь идет не о смене власти, а о международном закреплении границ, которые еще вчера были административными, о необратимом разделении страны.

Значительная часть политических элит также не понимала, что творит (это, конечно, не лестным образом характеризует умственные способности ее представителей). Вот откровенное признание В. Кебича: «Никогда не вставал вопрос, что у нас, например, разорвутся связи между заводами. Нам казалось, что это навечно, незыблемо… Соглашение было для нас больше политическим заявлением. В этом отношении мы оказались обманутыми… российской стороной. Ведь мы были возмущены поведением Горбачева и готовы были черт-те знает что подписать, лишь бы от него избавиться».

25 декабря 1991 г. Горбачев передал власть Ельцину. Выступая с прощальным словом по телевидению, он заявил: “Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов, за суверенитет республик. Но одновременно и за сохранение союзного государства, целостности страны. События пошли по другому пути. Возобладала линия на расчленение страны и разъединение государства, с чем я не могу согласиться”. СССР перестал существовать, и над Кремлем был спущен красный флаг Советского Союза. 26 декабря на последнем заседании Совета Республик Верховного Совета СССР была принята декларация, констатировавшая прекращение существования СССР как государства и субъекта международного права.

СССР не мог сохраниться в прежнем виде, в 1991 г. его судьба висела на волоске. Но этот волосок можно было обрезать, а можно было и укреплять. Лидеры, получившие власть в стране в 1991 г., предпочли обрезать утончившуюся нить истории СССР. Их политические мотивы понятны. Их историческая ответственность заключается не в том, что они вызвали распад СССР – у этого события были более глубокие причины. Эта ответственность заключается в выборе стратегической линии развития, которая исключила другие альтернативы, сохраняющие целостность страны. Если прежде ещё существовала свобода субъективного выбора, то в декабре 1991 г. процесс распада СССР принял необратимый характер.


  1. См. Шубин А.В. Распад СССР: объективные причины и субъективный фактор. // Распад СССР. Документы. М., 2006.
  2. Здравомыслов А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. М., 1997. С.42.
  3. Павловский Г.О. Беседа с автором. 30 апреля 2005 г.
  4. “Община”. I учредительный съезд конфедерации анархо-синдикалистов. 1989.
  5. Шубин А. Консерватизм революции. // «Община». №28. Февраль 1989 г. С.27-30.
  6. Первый съезд народных депутатов СССР. 25 мая – 9 июня 1989 г. Стенографический отчет. Том II. М., 1989, С. 458-459. «Безусловно важным моментом стала реплика Распутина на съезде. После нее обсуждение велось уже в таком ключе - вот видите, они нас опережают, мы отдаем им российскую идею. И это сыграло свою роль в успехе сторонников «русской игры» среди демократов», - вспоминает Г. Павловский (Беседа с автором).
  7. «Москва». 1991. № 2. С. 17.
  8. Цит. по Барсенков А.С. Введение в современную российскую историю. 1985-1991. М., 2002. С.138.
  9. Павловский Г.О. Беседа с автором. Разумеется, «красивую идею» придумал не Румянцев. Он в это время активно контактировал с кругом МДГ и знал, какие сценарии там обсуждаются. Идея «российской игры», как мы видели, была в копилке идей уже в 1988 г. В неформальной среде она тоже была не нова и пропагандировалась Демсоюзом.
  10. Как раз такие лидеры «либеральных коммунистов», как Ю. Афанасьев и Г. Попов еще продолжали союзную игру, причем Попов занял место московского лидера демократов после того, как Ельцин сосредоточился на РСФСР.
  11. Суханов Л. Три года с Ельциным. Записки первого помощника. Рига 1992. С.240.
  12. Василевский А., Прибыловский В. Кто есть кто в российской политике. М., 1993. Т.1. С.96.
  13. Россия. Партии, ассоциации, союзы, группы. Т.5. С.30.
  14. «За народное согласие и российское возрождение». Программа блока общественно-патриотических движений России. // «Россия» Издание избирателей и народных депутатов СССР клуба “Россия””. № 4, февраль 1990.
  15. Подробнее см. Шубин А.В. От «застоя» к реформам. СССР в 1977-1985 гг. М., 2001. С.116-124, 238-242, 317-336.
  16. Медведев Р. Советский Союз: последний год жизни. М., 2003. С.251-254.
  17. Согрин В. Политическая история современной России. 1985-1994. От Горбачева до Ельцина. М., 1994. С.101.
  18. Мохов В.П. Региональная политическая элита России. Пермь, 2003. С.101.
  19. Медведев Р. Указ. соч. С.253.
  20. Союз можно было сохранить. М., 2007. С.186.
  21. В качестве одного из факторов, предопределивших распад СССР, принято считать «Холодную войну» и действия спецслужб стран Запада. Но сторонники этой версии пока не привели доказательств управления наиболее влиятельными оппозиционными движениями из-за рубежа, и вообще стремления правящих элит стран Запада содействовать во второй половине 80-х гг. именно распаду, а не трансформации СССР. Издержки «Холодной войны» для СССР в этот период ослабевали. Уже в 1990 г. уровень отношений между СССР и странами Запада вернулся к состоянию до «Холодной войны», и ее вспоминали лишь для того, чтобы провозгласить ее окончание, как это сделал президент Д. Буш, объявив о своей победе в «Холодной войне» после распада СССР, и президенты Б. Ельцин и Д. Буш, заявив о ее прекращении в 1992 г. Эти пропагандистские заявления не снимают того факта, что в 1990-1991 гг. признаки «Холодной войны» уже исчезли. Так это воспринималось и в советском обществе. СССР распался после окончания «Холодной войны» по внутренним причинам, под воздействием процессов, происходивших в обществе и правящей элите. При этом решающие факторы, которые привели к распаду СССР, заработали в полную силу именно тогда, когда завершилась “Холодная война” — в 1990 г.
  22. Горбачев – Ельцин: 1500 дней политического противостояния. М., 1992. С.237.
  23. "Правда Украины". 9 января 1991.
  24. "Правда Украины". 13 февраля 1991.
  25. "Правда Украины". 30 марта 1991.
  26. Союз можно было сохранить. С.241.
  27. "Правда Украины". 30 марта 1991.
  28. "Правда Украины". 8 июня 1991.
  29. Союз можно было сохранить. С.187.
  30. Там же. С.243.
  31. Союз можно было сохранить. С.245. Здесь уместно вспомнить, что союзные власти неоднократно применяли силу – например, в Баку в январе 1990 г. и в Вильнюсе в январе 1991 г.
  32. «Известия». Московский вечерний выпуск. 1990. 24 ноября.
  33. Там же.
  34. Там же.
  35. «Известия». 1990. Московский вечерний выпуск. 11 декабря.
  36. «Советская Россия». 1990. 12 декабря.
  37. «Известия». 1990. Московский вечерний выпуск. 11 декабря.
  38. «Известия». Московский вечерний выпуск. 1990. 24 ноября.
  39. Там же.
  40. «Правда». 1991. 15 августа. Текст проекта см. также: Распад СССР. Документы. М., 2006. С.219-230.
  41. Там же.
  42. Там же.
  43. Там же.
  44. Там же.
  45. См. например, Чешко С.В. Распад Советского Союза. М., 2000. С.346-354; Барсенков А.С. Указ. соч. С.198-200.
  46. Барсенков А.С. Указ. соч. С.207.
  47. Поварницын Б.И. «Национальный коммунизм» как теоретическая модель. // Власть и общество в России XIX – XX вв. М., 2002. С.258.
  48. Союз можно было сохранить. С.362.
  49. Там же. С.326.
  50. Горбачев М. Декабрь-91. Моя позиция. М., 1992. С.17.
  51. Горбачев – Ельцин: 1500 дней политического противостояния. С.407.
  52. «Труд». 19 ноября 1991.
  53. Союз можно было сохранить. С.375.
  54. Там же. С.375.
  55. Союз можно было сохранить. С.376.
  56. Там же. С.386.
  57. Там же. С.389.
  58. «Правда». 1991. 27 ноября.
  59. Там же.
  60. Там же.
  61. Там же.
  62. Там же.
  63. Там же.
  64. Цит. по: Эпоха Ельцина. Очерки политической истории. М., 2001. С.163-167.
  65. Эпоха Ельцина. Очерки политической истории. С.184.
  66. Ельцин Б. Записки президента. М., 1994. С.151.
  67. Там же. С.152.
  68. Советский Союз можно было сохранить. С.433.
  69. Эпоха Ельцина. Очерки политической истории. С.181.
  70. «Советская Беларусь». 1991. 10 декабря.
  71. «Советская Беларусь». 1991. 10 декабря.
  72. Там же.
  73. «Советская Белоруссия». 1991. 11 декабря.
  74. Там же.
  75. «Известия». 1991. 10 декабря.
  76. Там же.
  77. «Правда». 1991. 10 декабря.
  78. Там же.
  79. «Правда». 1991. 11 декабря.
  80. «Известия». 1991. 12 декабря.
  81. Союз можно было сохранить. Белая книга. Документы и факты о политике М.С. Горбачева по реформированию и сохранению многонационального государства. М.,1995. С.318.
  82. «Известия». 1991. 23 декабря.
  83. Эпоха Ельцина. Очерки политической истории. С.179.
  84. Союз можно было сохранить. М., 2007. С.434.
  85. «Российская газета». 26 декабря 1991.