Шанхай и Сычуань

Чтобы понять страну, нужно понять ее многообразие. В глаза бросается различие столицы и провинции. Но провинция не однородна. Одно дело – Питер, другое – Урал, третье – Сибирь, четвертое - Кавказ. Китайская Азия – это Тибет и Синцзян. Там – свои проблемы, но мы обратим внимание на социально-экономические центры страны. Они так непохожи…

1.Окно на Запад

Шанхай – окно на Запад, город, построенный Западом. В этом отношении он напоминает Питер. Шанхай претендует на роль экономического центра Китая. Здесь производится почти десятая часть китайского ВВП. Это – город центрального подчинения, и его территория – особый экономический район, экономика которого развивается стремительнее, чем Китай в целом. Тут, правда, нужна поправка. Шанхай – транспортный и финансовый центр. То есть объемы сделок на его территории обеспечиваются производственными ресурсами других провинций. Произведено в Сиани или Хунани – продано в Шанхае. Или собрано в Шанхае. Шанхай ворочает миллиардами юаней, которые обеспечены продуктами производства остального Китая.

Шанхай трудится и сам. Здесь созданы привилегированные условия для вложения глобальных капиталов, развития передовых технологий. Шанхай – столица восточной, приморской части страны, которая вся покрыта особыми экономическими зонами и их периферией. Это – часть глобальной экономики. Здесь дешевая и непритязательная рабочая сила китайцев встречается с транснациональными капиталами. Фабрики растут как грибы, прибыль распределяется между заокеанскими и китайскими хозяевами. Свою долю получает и государство.

Шанхай – символ этой модели. Центр города – набережная реки Гуанпу. На одном берегу – европейский город, напоминающий Лондон – никакой восточной специфики, кроме красных знамен над крышами банков. На другом – глобализированный город из стекла и бетона.

Из аэропорта, расположенного от города в часе езды на автомобиле, вы можете добраться до Шанхая за восемь минут по электромагнитной дороге. Характерно – это тоже пример следования лозунгу «Учиться у Запада». Проект дороги – немецкий. Но немцы не нашли инвестиций для строительства. Так что амбициозную разработку воплотили в металле китайцы. Проект уже критикуют за нерентабельность. Но ощущение фантастическое – вы несетесь в нескольких метрах от малоэтажной застройки со скоростью более 400 км. в час. Таков Китай – он воплощает чужие идеи. В том числе и те, которые «слабо» осуществить самим европейцам.

Административный центр города, где когда-то грудились малоэтажные домики в китайском стиле, теперь застроен небоскребами. Тот «Шанхай», который дал название малоэтажной хаотической застройке, встречается теперь небольшими клочками и доживает свой срок. Для отдыха граждан и туристов в Шанхае, как и в других крупных городах, имеются прогулочно-торговые зоны в старинном стиле. А вокруг – стекло и бетон.

Во всем, чем Шанхай отличается в смысле архитектуры, он символизирует проникновение Запада в Китай, рыночных отношений в ткань традиционного общества. С «лондонской» набережной вы переходите в американский квартал (здесь до революции была экстерриториальная территория американского сеттльмента), оттуда – на тихие французские улочки. Здесь можно найти еще одно свидетельство внешнего влияния, которое сыграло решающую роль во второй половине ХХ века – во французском квартале расположен музей основания КПК. Не случайно, что коммунисты смогли собраться именно в Шанхае (хоть и в подполье). Западные порядки были чуть либеральнее, чем на территории, контролируемой китайскими генералами. Да и перспективы капитализма в Шанхае и тогда были нагляднее, чем в остальном Китае.

Развитие капитализма в Третьем мире имеет своей неизбежной оборотной стороной усиление левого радикализма. Интересно, собрались ли уже на подпольной квартире будущие вожди социальных низов?

За глаза шанхайцев иногда называют «торгашами». Выходцы из других провинций говорят об их хитрости и оборотистости. В период правления Цзян Цзэминя шанхайцы усилились, но теперь этот клан оттесняется от власти. Борьба ведется подспудно, но ставки высоки. За критикой следуют отставки, возможно на очереди – коррупционные процессы. Случайно или нет – но в гонконгской прессе появляются занимательные рассказы о похождениях нынешней золотой молодежи. Мол, смотрите, нынешние – не лучше прежних. Но Ху Цзинтао не собирается отказываться от перспектив, связанных с дальнейшим развитием шанхайской зоны. Так что поле для компромисса остается.

2. Китайский Урал

Китайцы по существу всего несколько десятилетий являются единой нацией. Председатель Мао своими жуткими экспериментами перемешивал жителей разных провинций в плавильном котле. И только сейчас они начинают говорить на одном языке. Но вот сычуанец входит в вагон и что-то спрашивает. Мои спутники-пекинцы не понимают его. А ведь запад и восток страны разделены не только провинциальными традициями, но и разными экономическими системами, уровнями доходов (не говоря о внутреннем расслоении каждой провинции). В Китае среднедушевой доход на селе составляет 30-40 долларов в месяц, а в городах - около 150 долларов. Но на восточном побережье заработная плата рабочего – уже выше 300 долларов в месяц. Вот и движется народ из деревни в город, а из западных городов – на побережье.

При этом китаец, даже уехавший на заработки с запада на восток, продолжает сохранять прочные связи с провинциальной родиной, отождествлять себя с ней. В Китае вообще очень принято судить о человеке по тому, откуда он родом.

Противоположность Шанхая – провинция Сычуань. Она далеко от моря и от специальных экономических зон. Это – глубинка. Но не периферия. Когда-то Мао именно здесь стал создавать тыловую промышленную базу, до которой не сможет добраться никакой агрессор.

Сычуаньца легко узнать – у него крупные, совсем не «китайские» глаза (вспомните Дэн Сяопина). Сычуаньцы славятся своим трудолюбием (особенно женщины), прямолинейностью (вплоть до упрямства). Это – совсем не шанхайцы. Если Шанхай символизирует торговую мощь Китая, то юго-восток страны – производственную.

Проезжая по Сычуани, понимаешь, какой ценой накормлено китайское население. Здесь «распахан» не просто каждый участок пригодной для сельского хозяйства земли, но и каждый клочок непригодной. Мимо вас проплывают аккуратные поля-прудики, где выращивается рис. А у самой железной дороги, где у нас валяется мусор – полоски земли, где колосятся зерновые. Вдали – холмы с крутыми склонами. У нас бы здесь росли деревья. Китайцы нарезают склоны террасами, и тоже засевают. Ни сантиметра не должно пропасть, чтобы все были сыты.

Весь этот фронт работ осваивает относительно небольшое количество крестьян. На несколько полей – по одному-два домика. И почти никакой техники. Изредка можно заметить трактор. А так – цепочка крестьян возится в рисовом поле-болоте. Все своими руками.

Проезжаем поселок городского типа. Небольшие панельные дома. Но – до горизонта. А вот станция побольше – уже город. Спрашиваю переводчика о нем. Он произносит ничего не говорящее ему (и мне) название. Какой-то «мелкий городок». Тысяч на сто населения. Сегодня более 130 миллионов крестьян работают в «поселково-волостных» предприятиях.

Трагикомическая попытка председателя Мао устроить металлургию в каждой деревенской коммуне получила сейчас своеобразное продолжение – фабрики можно встретить в любой глубинке. Капитал тянется за дешевой рабочей силой. А сычуаньский характер как никакой подходит для работы в цеху. «Сычуань – это наш Урал. Транспортный перекресток и промышленная база». Но промышленное сердце Сычуани теперь находится вне ее. Город Чунцин выделен из провинции как город центрального подчинения.

3. Демографический гигант.

По дороге в Чунцин читаю справочную информацию о нем, и не верю глазам своим. Здесь живет 30 миллионов человек. Ба, так это крупнейший город Китая, да и всей планеты! Жду, что это будет какой-то колоссальный мегаполис, бесконечное пространство. Нет, город относительно небольшой – ночью, когда нет пробок, его можно проехать насквозь менее, чем за час.

Где же помещается население? С утра и вечером оно стоит в пробках по дороге на работу, а потом как-то рассасывается. Людей на улицах – как в Москве, пожалуй, не больше.

Еще недавно население было меньше – миллионы будущих чунцинцев жили в деревне. Но вот массы крестьян двинулись на заработки в города. И в начале 90-х гг. в КНР была принята программа жилищного строительства. Старая застройка снесена – прощай панельки и кирпичные фанзы с черепичной крышей. На их месте развернуто строительство небоскребов. Но сычуаньцы остаются сычуаньцами – даже на крышах небоскребов разбиты пышные сады. И все же многие горожане хотят отмежеваться от прошлого, и говорят: «Я не сычуанец, а чунцинец». И только сычуаньское лицо выдает, его не спутаешь с другим.

Теперь миллионы чунцинцев, как и миллионы шанхайцев, трудятся в цехах металлургии, машиностроения, химической, текстильной и легкой промышленности.

Центр города с его роскошной набережной сияет, как Манхэттен – он весь уставлен подсвеченными небоскребами, насколько хватает взора. Пол-Чунцина уже застроено гигантами в 30-70 этажей, а вторая половина зияет черными глазницами небоскребового недостроя. Есть что-то жуткое в этих кварталах, стоящих в темноте в ожидании своего часа. Они застилают небо. Город растет не вширь, а вверх. Там и должны поместиться десятки миллионов людей.

Пока, правда, еще не поместились. Жителям снесенных домов дан денежный кредит (его потом придется возвращать), на который они должны жить, пока не будут построены новые кварталы. Кто-то снимает квартиру, многие по китайской традиции живут у родственников. Традиционные отношения помогают пережить этот строительный бум. Зато у китайца есть мечта: сначала автомобиль, потом – квартира в новом доме.

Пока мечта о квартире еще не сбылась, но перспектива остается. Люди надеются – общество относительно стабильно.

4. Как ездят в Чэнду

Столица Сычуани Чэнду – это Чунцин десятилетней давности. Всего-навсего с десяток миллионов населения. Впрочем, и скромный Чэнду – крупный промышленный город, один из центров китайского авиастроения.

Здесь еще почти нет автомобильных пробок такого размера, как в Пекине и Чунцине. Большинство людей перемещается на велосипедах и мотопедах. Те, кому посчастливилось уже приобрести авто, ездят так, как будто это – мотоцикл. Уличный хаос – верный признак недавнего освоения «благ цивилизации». Наш водитель рассуждает о том, как все-таки плохо здесь ездят – то и дело нарушают правила. Вот, смотрите…

Действительно, навстречу по нашей полосе мчится автомобиль. Я зажмуриваюсь. Наш водитель спокойно уходит на встречную. Встречный поток шарахается от нас. Ну, едет человек по встречной – значит ему надо.

Вокруг автомобилей роятся толпы народа на мотоциклах, мотороллерах, мотопедах, моторикшах (мотопед + сиденье или кузов на двух колесах) и велосипедах. Обычное дело – посреди автомобильного потока стоит велосипедист, размышляет: повернуть ему или поехать по встречной. Автомобильный поток обтекает размышляющего велосипедиста.

Вы можете представить себе грузовой велосипед? Я тоже не мог, пока сам не увидел. К велосипеду приторочено столько тюков, что не видно ни самого велосипеда, ни его водителя. Что делать – груз-то надо перевезти, а денег на грузовик или моторикшу нет.

Во всем этом хаосе чувствуется какой-то порядок. Вот в Каире, где Восток тоже осваивает автомобильный транспорт, столкновения происходят сплошь и рядом – сам видел несколько аварий. В Пекине, где автомобилей (на глаз) примерно столько, сколько в Москве, я тоже видел аварии. А в Чэнду – нет. Конечно, аварии случаются и здесь, но все-таки социум приспособился к новым, переходным условиям.

Но как в Чунцине счастливые обладатели автомобиля ждут свою квартиру, так в Чэнду есть своя перспектива. Владельцы велосипедов обзаводятся автомобилями (китайский общественный транспорт в часы пик – это большое испытание). Так что скоро миллионы жителей Чэнду будут стоять в пробках и мечтать о хорошей квартире.

А им будут завидовать другие миллионы. В 2000-2003 гг. в Китае было продано более 12 миллионов автомобилей. О покупке автомобиля думают еще столько же семей. А живет в Китае более миллиарда человек. Если один автомобиль обслуживает в среднем семью из четырех человек, то китайский средний класс, обеспеченный собственным авто, составляет менее десятой части населения.

…Кончился час пик. Люди доехали до дома, развезли товары по лавочкам. Можно посидеть у телевизора – несколько десятков каналов (общекитайские и провинциальные) показывают примерно одно и то же: новости, криминально-социальные расследования, сериалы на бытовые и исторические темы, спорт, эстраду, классический театр.

Но жителей города тянет на улицу. Здесь есть, чем заняться. Сотня женщин на площади занимается традиционной гимнастикой. В парке у реки – танцы. Участвуют люди от мала до велика. На таких танцах я не бывал со времен Перестройки. Простенько одетые пары вальсируют под луной. Я словно вернулся на четверть века назад.

5. Страна, растянутая во времени и пространстве.

Итак, где же ты, Китай? Поговоришь с пекинской интеллигенцией, посмотришь на власть предержащих – 1987 год на дворе. В Шанхае вообще – постперестроечный глобализированный мир. А отъедешь вглубь страны – еще даже хрущевская жилищная программа не завершена, урбанизированное общество только-только возникает. Здесь можно окунуться в середину 70-х, а то и в более раннее время.

Около 60% китайцев живут на селе, а около 40% - в городе. Но при этом 100-200 миллионов крестьян кочует между городом и деревней, подрабатывая в городах. Еще почти столько же работает на фабриках вне городов. Так что китайское общество перешло грань современной урбанистической цивилизации, хотя шаг этот сделан еще неуверенно. Среди жителей Поднебесной преобладают горожане в первом поколении и селяне, стремящиеся стать и становящиеся горожанами. У них есть Большая мечта, и пока они верят в ее осуществимость. Но может получиться, что даже в растущих китайских городах на всех не хватит достойных мест.

Перестройка началась тогда, когда люди поняли – система не в состоянии удовлетворить их потребности – материальные и духовные. В Китае большинство людей пока далеки от этого понимания. Возможно, кризис ожиданий наступит через несколько лет. Скорее всего, руководство компартии уже осознало эту перспективу и надеется сыграть на опережение. Представьте себе вариант начала перестройки не в 1985 году, а на десять лет раньше. Когда в 1974 г. Брежнев заболел, обсуждалась возможность смены руководства. Но советская правящая элита предпочла покой. Китайская элита осознала опасность покоя, но это не значит, что она понимает все опасности «эпохи перемен».

В социально-психологической неоднородности китайского общества кроется множество сложностей и опасностей. Во-первых, в китайской истории уже бывало, когда реформаторское движение элиты гибло, задушенное равнодушием страны. Во-вторых, проблемы завершения перехода к индустриальному обществу накладываются на сложности развития уже пост-индустриальных отношений. Китай оказывается «зажат» между вызовами двух разных типов. Занимаясь лечением одних болезней, можно запустить другие.

В-третьих, неравномерность развития регионов несет угрозу целостности страны (я уж не говорю о проблемах Синцзяна и Тибета). В СССР события в российско-украинско-белорусской провинции на год-три отставали от событий в столицах. В Китае эта дистанция больше. Похоже, провинция «отстает» лет на десять, а некоторые регионы «опережают» Пекин и давят на правящую элиту, требуя перемен. Это дает реформаторам и свободу маневра, и соблазн подавить демократические стремления в угоду чистому чанкайшистскому национализму, и ставит центр перед угрозой сепаратизма и хаотических локальных бунтов. Все это – не кабинетные антиутопии, а тень китайской истории ХХ века.

Пока китайская экономика сохраняет резервы роста, пока работает мотор мирового рынка и потребительский подъем внутри страны, связанный сейчас прежде всего со строительным бумом, реформаторы могут вершить судьбы страны по своему усмотрению. Даровать многопартийность или завинчивать гайки, отнимать последние социальные гарантии «социалистического» прошлого или ввести цивилизованную систему социального страхования (пока ей охвачено около десятой части населения). Но эта «свобода рук» может кончиться в любой момент. Глобальный рынок не дает гарантий своему сборочному цеху. Но даже при благоприятных условиях строительная программа будет завершена через несколько лет. И тогда выяснится, что пряников не хватает на всех, что не все в среднеразвитой капиталистической системе могут жить «зажиточно». И тогда стране придется одновременно решать задачи острого социального кризиса, сохранения национального единства и пост-индустриального перехода, который один дает надежду на выход из исторической ловушки, погубившей СССР. Хочется пожелать авангарду китайского общества, чтобы он хотя бы осознал проблему. Это – шанс, которого не было у нас. Вернувшись из Китая, я пришел к выводу, что у них еще есть время. Хотя его и немного.