Федерализм против бюрократической тирании

“Мир оказался в положении жертвы догматических политических учений, из которых, в наши дни, наиболее влиятельными являются капитализм и коммунизм. Я не верю, что любая из них в их догматической и явной форме, способна предложить методы борьбы со злом, которое можно предотвратить. Капитализм предоставляет возможность проявить инициативу некоторым; коммунизм мог бы (хотя не дает в действительности) предоставить лакейский тип безопасности для всех. Но если бы люди смогли освободиться от влияния неправомерно упрощенных теорий и споров, которые они порождают, стало бы возможным, путем мудрого использования научного подхода, обеспечить как инициативу, так и безопасность для всех. К сожалению, наши политические теории содержат в себе меньше объективного знания, нежели наша наука, и мы пока еще не знаем, как правильно использовать наши знания и наш опыт таким образом, чтобы сделать жизнь счастливой и даже восхитительной”. Б. Рассел. Authority and individual.

Б. Рассел считает, что современные организационные структуры, основанные на грубой силе, вскоре уйдут в прошлое: «Как бы там ни было, громадный успех этих современных динозавров, которые, как и их доисторические прототипы, предпочитают силу интеллекту, сделал их образцами для подражания по всему миру: они стали моделью белого человека повсюду, и скорее всего, тенденция эта будет набирать силу еще в течении следующего столетия. Те, однако, кто сегодня не в моде, могут успокаивать себя мыслью, что в конечном итоге динозавры вымрут; они поубивают друг друга и наблюдающие за их битвой со стороны интеллектуалы унаследуют их королевство. Наши современные динозавры сживают друг друга с лица земли». Что же их заменит?

Б. Рассел писал: «Между теориями социального сплочения и теориями индивидуальной инициативы веками идут споры со времен древней Греции. Как правило, в вечных спорах всегда можно быть уверенным в том, что правда содержится в позициях обеих сторон. Скорее всего, там не будет резкой границы между этими позициями, но истина будет включать в себя аргументы обеих сторон и компромисс между ними. На протяжении всей истории мы наблюдали колебания между периодами анархии и периодами слишком строгого государственного контроля. В наши дни, за исключением (пока) мирового правительства, мы наблюдаем слишком большой перевес в сторону подчинения властям и слишком мало личной инициативы граждан. Контроль в огромных организациях слишком абстрагирован от реальных людей, чиновники склонны забывать о том, каковы на самом деле люди, которыми они управляют, и стараются подогнать людей под систему вместо того, чтобы подгонять системы под людей. Недостаток спонтанности, от которого страдают современные организации, связан с чрезмерным контролем отчужденных от людей властей над крупными территориями. Одно из преимуществ, которые мы получим от децентрализации – это обеспечение новых возможностей для оптимизма и индивидуальной активности, которая воплощает надежды в жизнь» (Authority and social order).

Анализируя общественные отношения, Рассел во всех своих работах останавливает внимание читателя на том факте, что современный уровень развития общественных отношений ни в коем случае не следует признавать конечной стадией прогресса. Человечество только встало на путь к истинному прогрессу, и предугадать сейчас контуры общества будущего не так то просто. Тем не менее, он делает попытки сделать это и преподносит свою социальную теорию только как попытку.

Ему несимпатично древнее аграрное общество, так как оно было построено на деспотии, бедности, предрассудках, насилии и эксплуатации. Ему несимпатичен капитализм, потому что это несправедливая экономическая система, делящая общество на классы богатых и бедных, потому что класс бюрократии в этой системе успешно занял место плутократии и аристократии древних деспотий, разрушая духовную свободу и инициативу, заявленную на словах и декларируемую в конституциях. Ему, наконец, несимпатичен и советский социализм, потому что это полицейское государство, в котором права и свободы личности совершенно игнорируются. Он говорит, что капитализмом движет страх голодания, а советским социализмом страх полиции, и отвергает обе системы как неадекватные. Он готов признать, что советская экономическая система более справедливая, но если эта справедливость достигается за счет потери духовной свободы, то он считает такую цену неприемлемо высокой.

Он ставит задачу совместить справедливую экономическую систему с сохранением духовной свободы и инициативы у общества в целом и называет такую систему демократическим социализмом. Вопрос о богатствах для него решается очень просто: научный прогресс, если не тратить его достижения на глупости и войны, обеспечит безбедное существование всем. Вопрос только в том, какую систему распределения признать справедливой. Такая система должна быть необязательно равной, но обязательно справедливой, и ближе всего эта справедливость передается девизом «каждому по потребностям».

«Широкая предрасположенность человеческой натуры к злорадству и недоброжелательности есть коренная причина несчастья человечества, и эта причина должна быть искоренена, если мы хотим сохранить цивилизацию. Я уверен, что этого можно добиться и очень быстро. Если мир станет безопасным, мы очень быстро сможем наблюдать расцвет материального благосостояния, и этому более чем что-либо будет способствовать настроения доброжелательности. Вспомните значительное снижение жестокости в Британии в течение викторианской эпохи; основной причиной этого феномена был быстрый подъем благосостояния во всех классах. Я думаю, мы можем с уверенностью ожидать такого же эффекта во всем мире вследствие устранения войн, что приведет к росту богатств. Большой вклад в изменении настроений от злорадства и враждебности к доброжелательности и дружбе внесут изменения в пропаганде. Националистическую пропаганду следует законодательно запретить. Тогда детям в школе перестанут внушать, что они должны ненавидеть и презирать иностранцев. Правильное преподавание исторического процесса, которое раскроет ошибки и причины зла прошедших времен, а также преимущества новой системы сделают остальное. Я уверен, что только штучные психопаты будут желать вернуть времена каждодневного ужаса ядерного уничтожения планеты» (The impact of science on society).

Общества, где движущей силой является экономический интерес, будь то социалистические или капиталистические общества, рассматриваются им как примитивные общества, так как биологический комфорт не может быть фундаментальной мотивацией духовно развитой личности. Поэтому он не принимает аргументов Маркса об экономике как базисе общества, и понимает капиталистическую жажду обогащения как разновидность мещанства, которая не может быть мотивацией зрелых обществ с развитой духовностью.

Его понимание политической системы есть форма анархии в том смысле, что единственная политическая система, которую он согласен рассматривать как справедливую и здоровую – это система, где все участвуют в управлении, то есть самоуправление. Система, которая не делит общество на классы управляемых и управляющих, на эксплуатируемых и эксплуатирующих, на информированных и намерено обманываемых. Одним словом, это система бесклассового общества, основанного на самоуправлении.

Он рассматривает в этой связи три формы правления: монархию, олигархию и демократию. Олигархия трактуется им очень широко, как любая общественная структура, где меньшая часть управляет большей частью. Неважно, плутократия, аристократия, бюрократия или религиозные фанатики; важно, что нарушен принцип самоуправления обществом в целом, и в нем выделилась управляющая элита, разделившая общество на классы.

Поэтому традиционные демократии он не признает демократиями в истинном значении этого слова, которое понимается им как самоуправление. Демократический капитализм согласно расселовской социальной теории – это бюрократическая олигархия, где место класса управленцев, в древних деспотиях занимаемое аристократией, жреческой и военной кастами, заняли бюрократы и плутократы. Советская система также рассматривается им как разновидность олигархии, в данном случае преимущественно со жреческой и военной элитой, тогда как элита капитализма в основном представлена бюрократией и плутократией.

Демократический социализм, который Рассел понимает как общество самоуправления со справедливой экономической системой, есть разновидность федерализма: «принцип федерализма должен применяться настолько широко, чтобы каждый человек мог иметь возможность повлиять на правительство какой-либо социальной группы, которой он принадлежит» (The impact of science of society).

Размышляя о самоуправлении демократий, он не видит возможности полностью отказаться от юридического контроля и основанных на нем систем власти: он пишет, что полный отказ от власти ведет к хаосу, а чрезмерная власть к стагнации, и делает вывод, что лучшее демократическое правление должно находится между двумя этими полюсами, что и должен обеспечивать федерализм.

Без федерализма и самоуправления «демократия» превращается в господство бюрократии и олигархии. “Демократия, как теория, более не имеет такого влияния на умы людей, как это имело место до войны. Стало очевидным, что в индустриальном обществе имеются ключевые позиции власти, которые там, где они не находятся в руках частных плутократов, принадлежат чиновникам. Чиновники могут абстрактно рассматриваться, как подконтрольные общественности, но на деле способны во многих вопросах проводить в жизнь личную инициативу. Мы, таким образом, оказываемся лицом к лицу с бюрократией, как альтернативой аристократии и плутократии”. («Authority and social order»). Хороша ли эта альтернатива? Она проявляет себя не только в государственных, но и в коммерческих структурах. Капитализм и «социализм» не столь уж сильно различаются в этом отношении.

"В крупных организациях мы наблюдаем больше чем простую неудовлетворенность. Какая-то специфичная потеря смысла своей деятельности наблюдается у рядовых сотрудников. Они знают очень мало о значении своей работы в компании в целом. Они не знают, кто реально руководит компанией; они даже часто не знают Управляющего, и, как правило, никто из них никогда не говорил ни с кем из правления компании. Менеджер продаж, менеджер себестоимости, менеджер планирования, главный менеджер и многие другие просто люди с хорошей работой и коротким рабочим днем для них. Они не имеют с рядовыми работниками ничего общего, и не принадлежат к их группе: демократия, как в политике, так и в индустрии, более не является психологической реальностью, если управление или менеджмент воспринимаются как оторванные от людей "они", абстрактные существа, живущие своей господской жизнью, к которым естественно рождается чувство враждебности – враждебности, которая бессильна, только если она не принимает формы протеста. В индустрии, очень мало было сделано в этом направлении, и менеджмент остается, с редкими исключениями, откровенно монархическим и олигархическим. Это зло, пущенное на самотек, стремиться возрастать по мере возрастания размеров организаций. С самого начала человеческой истории большинство человеческого рода жило под грузом бедности, страдания, жестокости, и чувствовало себя беспомощными под господством враждебных и холодных отчужденных властей. В этих муках больше нет необходимости. Их можно одолеть с помощью современной науки и современных технологий, при условии, что они будут использоваться в человеческом духе и с пониманием источников жизнерадостности и счастья. Без такого понимания мы можем ненароком создать новую тюрьму, справедливую, возможно, поскольку никто не останется на свободе, но мрачную и безрадостную, означающую духовную смерть для человечества”. («Authority and social order»).

В своих работах Бертран Рассел ставит своей целью разоблачить капиталистические демократии как несоответствующие тем лозунгам свободы, равенства и самоуправления, на которых они основаны. Он берется доказать, что такие режимы сохраняют ценности свободы и справедливости лишь на словах, а на деле оказываются олигархиями со строгим разделением на классы управляющих и управляемых, и не только сохраняют диктаторский характер древних обществ, но способны значительно поднять градус тирании за счет развития техники.

Тирания чиновников трактуется им как новый вид тирании, сформировавшийся после социальных революций и формального признания прав и свобод личности, тирании, основанной на лицемерии, пропаганде, намеренном распространении лжи и препятствовании научному, критическому мышлению, на возросшей силе техники, а также в результате глобализма индустриального общества, превращающего человека в винтик большой машины.

Если древние монархи откровенно утверждали свое право на власть и на насилие и основывали свой авторитет на страхе, казнях и репрессиях, то современная олигархия пользуется более утонченными средствами подавления воли. Это, прежде всего пропаганда и извращенная система образования, разрушающая способность к критическому мышлению и навязывающая ложные ценности, такие как национализм, естественность экономического неравенства и существования классов. Человека заставляют верить, что он живет в свободной стране, где сам избирает и контролирует правительство, но на деле его инициатива также раздавлена и его участие в управлении также незначительно как при деспотиях.

«В высоко организованном обществе личная инициатива может быть доступна единицам, только если речь не идет о небольших группах. Если вы член небольшого общества, вы можете обоснованно рассчитывать влиять на его решения. В национальной политике, где вы один из 200 миллионов голосующих, ваше влияние бесконечно мало, только если вы не занимаете важного положения или не являетесь исключительным человеком. У вас есть, действительно одна 200-миллионая доля влияния на жизнь других, но только одна 200-миллионая доля в управление своей собственной жизнью. Вы, таким образом, значительно больше чувствуете себя объектом власти, чем субъектом власти. Правительство превращается в вашем сознании в абстрактных и выражено злонамеренных "они", вы более не воспринимаете их как конкретных людей, которых вы избрали совместно с остальными для проведения в жизнь ваших взглядов и чаяний. Ваши чувства к политике, при таких обстоятельствах, не соответствуют тем, которые должны испытывать люди при демократии, но очень близки тем чувствам, которые люди испытывают при диктатурах. Радость дерзких приключений и способность добиться результатов, которые вы считаете важными, возможно вернуть к жизни только если власть будет децентрализована и отдана маленьким группам, в которых личность не задавлена простым численным превосходством окружающих. Централизация необходима для поддержания целостности государства, но во всем остальном должна быть осуществлена максимальная передача власти различным институтам – географическим, индустриальным, культурным, согласно их функциям. Полномочия этих институтов должны быть достаточными, чтобы сделать управление интересным, и привлечь активность энергичных людей. Для выполнения этого своего назначения им потребуется значительная степень финансовой автономии. Ничего так не глушит и не убивает инициативу, как некомпетентное противодействие центральных властей усердно разработанным схемам и планам людей, о которых они не знают почти ничего и которым нисколько не симпатизируют. Тем не менее, это именно то, что происходит постоянно в Британии в нашей системе централизованного контроля. Нечто более эластичное и менее костное необходимо нам всем, если мы не хотим парализовать самые выдающиеся и одаренные умы. Основной чертой любой общественной системы должно стать стремление сконцентрировать как можно больше власти в руках тех, кто реально заинтересован и компетентен в работе, которую он делает” (Authority and individual).

Этому идеалу противостоят интересы правящих слоев, которые защищает даже система просвещения: «По всему западному миру мальчиков и девочек учат тому, что они должны быть преданы прежде всего государству, в котором родились, и что их долг перед государством заключается в том, чтобы вести себя в соответствии с требованиями правительства страны. Чтобы им не пришло в голову анализировать эту доктрину, их учат ложной истории, ложной политике, ложной экономике. Их информируют об ошибках иностранных государств, но не об ошибках их собственной страны. Им стараются внушить, что все войны, в которых участвовала их страна, были войнами самообороны, тогда как войны других стран были агрессией. Их учат верить, что когда вопреки ожиданиям их страна побеждает иностранное государство, она делает это из целей распространения цивилизации, или же проповедования Евангелия, или же возвышенной морали, или сухого закона, или же еще чего-то настолько же благородного. Их учат верить, что иностранные государства не имеют моральных стандартов, и как британский национальный гимн утверждает, долг Провидения в том, чтобы "расстраивать их гнусные козни" – долг, в котором Провидение бы не снизошло использовать нас в качестве инструментов. Правда состоит в том, что каждая нация в отношении всех остальных наций допускает столько преступлений, сколько позволяют ее вооруженные силы. Граждане, даже порядочные граждане, дают полное согласие на их деятельность, что и делает возможными эти преступления, потому что они не понимают, что происходит, и не видят фактов в реальной перспективе. В этой склонности рядовых граждан становиться неосознанными участниками убийства с целью грабежа, следует винить образование. Некоторые упрекают прессу, но они в этом ошибаются. Пресса такова, какой ее хочет видеть общественность, а общественность требует плохие газеты из-за плохого образования. Патриотизм националистического типа, тот, которому обучают в школах, должен рассматриваться как форма массовой истерии, к которой люди, к сожалению, предрасположены и против которой они должны быть защищены интеллектуально и морально» (Education and social order).

Такое образование сродни религиозному догматизму. “Мы можем наблюдать на большей части поверхности земли нечто похожее на возврат к системе обожествления власти, принятой в древнем Египте, контролируемый новой кастой священников. Хотя эта тенденция не так сильна на Западе как на Востоке, она, тем не менее, зашла так далеко, что легко привела бы в изумление XVIII и XIX века как в Англии, так и в Америке. Инициатива личности подрублена как государством, так и гигантскими корпорациями, что породило большой риск появления, как в древнем Риме, разновидности апатии и фатализма, губительных для полноценной жизни. Я постоянно получаю письма, в которых меня спрашивают: "Я вижу, что мир устроен неправильно, что может сделать один простой человек? Жизнь и собственность находятся в милости нескольких людей, которые решают вопросы войны и мира. Экономическая жизнь в каком-либо крупном масштабе управляется либо государственными чиновниками, либо собственниками крупных корпораций. Даже там, где номинально установлен демократический режим, уровень влияния одного гражданина на политику бесконечно мал. Может быть в таких обстоятельствах лучше забыть о общественных делах и отдаться тем радостям жизни, которые еще доступны?" Я очень затрудняюсь отвечать на такие письма, и я уверен, что состояние сознания, в котором они написаны, очень вредно для здоровой социальной жизни. Только в результате величины государства, правительство все более отдаляется от тех, кем оно управляет, и стремиться, даже при демократиях, к своей собственной независимой жизни” (Authority and social order).

Бертран Рассел сравнивает современную бюрократию с древней: “На гребне каждого цикла, сфера, подвластная одному государству превосходит в размерах сферу прежних времен, и уровень власти чиновников над жизнями отдельных людей также превосходит все предыдущие кульминации. Римская империя была больше чем, Вавилонской и Египетской империй, а современные империи больше, чем Римская империя. Никогда раньше в истории не было крупного государства, которое бы обладало столь абсолютной властью над жизнями своих граждан, как это сегодня имеет место в Советском Союзе, или даже в странах Западной Европы. Поскольку размеры Земли конечны, эта тенденция, оставленная без контроля, закончится созданием единого мирового государства. Но поскольку в таком государстве не будет больше внешних врагов для мотивации сплочения через страх перед общим врагом, старый психологический механизм станет недееспособным. Патриотизм перестанет быть орудием управления государством; мотивация должна будет быть найдена во внутренних интересах и в человеколюбии, вне сильных стимулов вражды и страха. Может ли такое общество существовать? И если да, то способно ли оно к прогрессу? Это трудные вопросы. Но люди, которые работают вне организации, такие как поэты, или же философы одиночки, как Спиноза, более не могут надеяться на то влияние, которое они имели в прежние времена. Эти перемены также верны в отношении ученых, как и в отношении всех остальных людей. Ученые прошлого делали свою работу в качестве самостоятельных индивидов, но ученые наших дней нуждаются в чрезвычайно дорогой технике и в лабораториях с множеством ассистентов. Все это они могут получить только по милости государства, или, в Америке, от благоволения богатых людей. Таким образом, ученые более не являются независимыми тружениками, но неотъемлемой частью большой организации. Эти перемены не очень удачны, так как вещи, которые великий человек мог сделать в одиночестве, были более благотворными нежели те, которые он может сделать только с помощью властей. Человек, который желает повлиять на положение дел в обществе, обнаруживает, что ничего не может сделать, кроме как в роли раба или тирана: как политик он может возглавить государство, или как ученый, он может продать свой труд государству, но в этом случае он должен подчинить себя его целям, а не своим собственным. И это справедливо не только в отношении великих людей, но и в отношении широкого круга талантливых людей.

Несостоятельность нашего века в этих вопросах есть неизбежный результат того факта, что общество достигло такого уровня централизации и регулированности, что инициатива личности оказалась сведенной к минимуму. Первобытный человек, несмотря на то, что он являлся членом своей маленькой коммуны, жил жизнью, в которой инициатива не была сильно ущемлена его группой. Вещи, которые ему нравилось делать, такие как охота и война, обычно не входили в противоречие с желаниями других членов группы, и если ему хотелось стать врачом, ему только требовалось благословление человека уже авторитетного в этой профессии, и он, должным образом, вступал в свои магические полномочия. Если он был человек исключительной одаренности, он мог изобрести какие-то технические усовершенствования, или новую технику охоты. Это никак не противопоставило бы его группе, но, напротив, приветствовалось бы. Современный мир устроен совершенно иначе. Если кто-либо поет на улице, его посчитают пьяным, если кто-либо танцует, полицейский сделает ему замечание за возмущение общественного движения. Его рабочий день, только если он не сказочно везучий человек, занят абсолютно рутинной, монотонной деятельностью по производству чего-то, что ценится не за искусность и красоту, как щит Ахиллеса, а всего лишь за выгоду. Когда его работа окончена, он не может подобно Милтону Шеферду "рассказать свою историю в долине под боярышником", потому что никакой долины нет в окрестностях его дома, а если есть, то она заполнена консервными банками. И в нашей высоко регулированной жизни, его сознание постоянно поглощено мыслями о завтрашнем дне. Мы знаем слишком много и чувствуем слишком мало. По крайней мере, мы переживаем слишком мало тех творческих эмоций, из которых рождается полнокровная жизнь. В отношении того, что важно, мы пассивны; мы активно только в тривиальных вещах. Если мы хотим спасти себя от скуки, чье давление сокращается только за счет катастроф и несчастий, средства для этого можно найти только в восстановлении личной инициативы не только в тривиальных вещах, но и в вещах, которые действительно имеют значение. Я не хочу сказать, что мы должны разрушить те части социальной организации, от которых зависит само существование крупных цивилизаций. Я имею в виду, что организации должны быть значительно более гибкими, менее централизованными за счет локальной автономии, и менее угнетающими человеческий дух своей безличной громадой, чем мы имеем за счет невыносимо высоких темпов роста и интенсивности централизации, за которыми наши мысли и чувства не способны поспевать” (Authority and social order).

“С началом рабства началось разделение между целями работы и целями работников. Пирамиды строились для славы фараонов; рабы, которые выполняли работу, не разделяли славы фараонов и работали только из страха перед плетью надсмотрщиков. Сельское хозяйство, основанное на рабском труде, не приносило прямого удовлетворения рабам; их удовлетворение состояло только в поддержание жизни, и если им везло, в избавлении от физической боли. Цель организации – выпуск машин, но цель работников – заработная плата. Субъективно общая цель отсутствует. Общая цель существует только для собственников и менеджмента, и может не иметь никакого отношения к большинству работников. Некоторые могут гордиться качеством производимых машин, но большинство, через профессиональные союзы, обеспокоенны зарплатами и продолжительностью рабочего дня. В значительной мере, это зло неотделимо от механизации и масштабности организации. Согласно механизации ни один человек не производит даже часть машины, а только маленькую деталь какой-то части. Большая часть работы не требует большого уровня знаний и абсолютно монотонна. Масштабность же организации ведет к тому, что группа, которая работает над машиной, не сплоченная и не имеет чувства солидарности между менеджментом и работниками. Возможна лишь солидарность отдельно среди тех, кто получает зарплату, и отдельно в управляющих кругах.

Правительство, которое действительно работает в интересах общества, рискует показаться отдельным секторам общества, пренебрегающим их интересами в угоду другим секторам. Эта трудность, которая в демократиях, склонна возрастать с увеличением уровня государственного контроля. Более того, это было бы неправомерно оптимистично ожидать, что правительства, даже демократические, будут всегда искренне стараться в интересах общества. В высоко организованном обществе те, кто наделен правительственными полномочиями, от министров до самых младших чиновников в местных правительствах, имеют свои собственные частные интересы, которые неизбежно совпадают с интересами других членов общества. Из них любовь к власти и неприязнь к работе самые основные. Чиновник, который говорит "нет" проекту, с одной стороны получает удовольствие от ощущения своей власти и с другой стороны получает возможность отлынивать от работы. И таким образом, он начинает казаться, и в определенной степени действительно является врагом тех, кому он должен был бы служить” (Authority and social order).

Поскольку индустриальное общество вследствие глобализма и концентрации военной и шпионской техники в руках правительства делает свободу в старом значении недоступной человеку, Бертран Рассел в книге «Влияние науки на общество» предлагает заменить термин «свобода» термином «доступность инициативы». Он говорит, что демократия, по сути, только вопрос степени, приближения к некоторому идеалу свободы, а не сама свобода, поскольку абсолютно равномерное распределение власти и гарантия полного самоуправления в совершенных условиях невозможны. Демократия может иметь разные степени, все более высокие. Б. Рассел надеется, что более высокую степень демократии и доступность инициативы обеспечит «научное общество».

Б. Рассел видит в бюрократии главную угрозу демократии и настоящему социализму: «Рост власти чиновников - неизбежный результат возрастания уровня организованности общества, которое приносит развитая научная техника. Такая власть скорее всего будет безответственной, закулисным типом власти, которым пользовались в старые времена фаворитки императоров, евнухов и королей. Найти пути контроля этой безответственной власти насущная политическая задача нашего времени. Либералы успешно протестовали против власти королей и аристократов; социалисты протестовали против власти капиталистов. Но до тех пор пока власть чиновников не будет поставлена под контроль общественности, социализм будет значить не больше чем замену одного типа хозяев на другую их разновидность: вся прежняя власть капиталистов будет наследоваться чиновниками» (The impact of science on society).

«В наши дни правительства могут оказывать гораздо большее давление на общество, нежели это было возможно во времена до развития научной техники. Пропаганда позволяет с большей эффективностью убеждать народ; контроль прессы и общественных институтов делает антипропаганду более трудной; эффективность современных вооруженных сил делают невозможным народное восстание. Никакая революция не может иметь места в современной стране, только если она не опирается на поддержку, по крайней мере, значительной части вооруженных сил. Однако возмущение армии и полиции можно предупредить, если предоставить им более высокий уровень жизни, чем у среднего работника, и это сделать все легче по мере разложения обычного труда. Таким образом, само зло системы способствует сохранению ее стабильности. Если абстрагироваться от внешнего давления, нет причины, которые мешали бы такому режиму существовать очень долгое время» (The impact of science on society).

В книге «Влияние науки на общество» Б. Рассел пишет о том, что разрыв в прогрессе технической и социальной сфер, когда техника ушла далеко в своих возможностях, о социальные отношения остались столь же примитивны, может привести к концентрации в руках ограниченных людей технологий, которые позволят им добиться такого уровня абсолютизации власти, такой тотальной тирании, на которую не могли рассчитывать древние императоры и диктаторы.

«Факт, что сообщения стали доходить значительно быстрее самих людей, был более всех полезен полиции. До телеграфа, разбойник на пущенной галопом лошади мог успеть добраться до мест, где о его преступлении еще никто не слышал, и это сильно затрудняло его поимку. К несчастью, однако, люди, которых полиция желает поймать, часто оказываются благодетелями человечества. Если бы телеграф существовал в Древней Греции, Поликрат схватил бы Пифагора, Афинское правительство схватило бы Анаксагора, Папа взял бы под стражу Уильяма Оккама, а Пит арестовал бы Томаса Пейна, когда тот сбежал во Францию в 1792. Огромное число лучших немцев и русских страдали под тиранией Гитлера и Сталина; многие сумели бы сбежать, если бы не развитых технологии коммуникаций. Таким образом, мы не можем считать возросшую силу полицию целиком благом.

Появление телеграфа способствовало также усилению центральной власти и уменьшению инициативы регионов. Это относится не только к государству, но к любой географически экстенсивной организации. Мы обнаруживаем что большинство всех технических усовершенствований имели тот же эффект на общество. В результате меньше людей имели власть, но власть этих немногих значительно возросла по сравнению с прежними временами. Во всех этих отношениях радио и телевидение завершили начатые с телеграфа реформы.

Электричество как источник власти - изобретение сравнительно с телеграфом недавнее, и все его возможности еще не выяснены. В смысле влияния на социальные организации наиболее эффективны электростанции, которые неизбежно способствуют централизации. Философы Лапуты могли склонить восставших к подчинению путем помещения своего летающего острова между солнцем и революционерами. Нечто очень похожее может быть предпринято теми, кто контролирует электростанции, поскольку общество зависит от них для получения освещения, отопления и приготовления пищи. Я жил в Америке на ферме, которая полностью зависела от электричества, и временами, в бурю, свет вдруг отключали. Неудобства, связанные с отключением света были практически невыносимыми. Если бы нас нарочно отключили за то, что мы повстанцы, мы были бы вынуждены очень скоро сдаться на милость победителя.

Но что наиболее важно в этой связи, так это изобретение самолетов. Самолеты неизмеримо увеличили власть правительств. Ни один революционер не может надеяться на успех, только если он не рассчитывает хотя бы на минимальную военную поддержку с воздуха. ВВС не только увеличили власть правительств, но и увеличили диспропорцию между великими и малыми державами. Только великие державы могут позволить значительные ВВС, и ни одна малая держава не может выстоять против великой державы, которая утвердила свое превосходство в воздушной обороне. Это приводит меня к новейшему изобретению научных технологий – к атомной энергии. Пока трудно просчитать возможности ее применения в мирных целях. Но настолько насколько можно видеть сейчас, атомная энергия будет значительно более важна в военном противостоянии, нежели в мирное время» (The impact of science on society).

«Как мы видели вопрос свободы нуждается в полном пересмотре. Есть формы свободы, которые желательны, но которые находятся в большой опасности; и есть другие формы свободы, которые нежелательны, но которые очень трудно обуздать. Две быстро растущие опасности угрожают свободе. В любой организации, власть чиновников или то, что можно назвать «правительством», стремится стать чрезмерной, и подчинить индивидов различным формам тирании. С другой стороны, конфликт между различными организациями становится все более и более вредоносным по мере того, как организации получают все больше власти над своими членами. Тирания внутри и конфликт снаружи взаимообусловлены. Оба происходят из одного источника – жажды власти. Государство, внутренняя структура которого деспотична, будет иметь агрессивную внешнюю политику, в обоих случаях потому, что люди, которые управляют этим государством, желают сосредоточить в своих руках максимально возможный внутренний и внешний контроль над жизнями людей. Проблема, которую мы получаем в результате - как сохранить свободу внутри и ограничить ее во внешней политике - есть проблема, которую необходимо срочно решить, если мы хотим спасти от гибели цивилизованные сообщества» (The impact of science on society).

«Рост организаций способствовал становлению новых позиций власти. Всякий институт должен иметь администрацию, менеджмент, управляющих чиновников (executive officials), у которых сконцентрирована власть. Правда, что администрация обычно подвержена контролю, что это медленный и дистанционный контроль. От молодой леди, продающей марки на почте, до премьер министра каждый чиновник обладает некоторой долей власти государства. Этот рост власти чиновников есть неиссякаемый источник раздражения для всех остальных. В большинстве стран они гораздо менее вежливы, чем в Англии; полиция, особенно в Америке, например, во всех видит преступников. Эта тирания чиновников один из самых худших эффектов возрастания организаций. И очень важно найти средства обезопасить себя от этой тирании, если мы не хотим, чтобы научные сообщества стали невыносимыми для всех кроме высокомерной офисной аристократии. Но в данной книге я только ставлю вопрос, а не ищу ответов. Маленькая история демонстрирует беспомощность людей против их собственных чиновников, даже если это демократическое общество» (The impact of science on society).

В книге «Влияние науки на общество» Рассел только ставит вопросы, на которые общество в скорейшем будущем должно найти ответы: как перейти от какой бы то ни было формы олигархии к демократическому социализму, максимально приближенному к идее самоуправления? Как ограничить власть чиновников? Как гарантировать мир и предупредить противостояние востока и запада? Как высвободить инициативу и творчество людей из удушающей хватки чиновничьего контроля? Как сделать так, чтобы человек перестал быть винтиков большой машины индустриального производства и поставил машинную индустрию, напротив, на службу своим человеческим потребностям? Как объединить общество в единое интернациональное общество с едиными вооруженными силами и предупредить тем самым ядерную войну? Как освободить систему образования от влияния чьих-то узко эгоистичных амбиций власти, которые способствуют распространению вредоносной пропаганды, останавливающей развитие научного, критического мышления у детей? Как сделать так, чтобы система образования воспитывала полноценных личностей, раскрывая весь их интеллектуальный и творческий потенциал и защитить сознание детей от манипуляций амбициозных политиков, расценивающих систему образования только как средство для достижения своих целей? В каких рамках рост власти полиции благотворен? Как предупредить злоупотребление властью стражей закона? Как сделать так, чтобы научные сообщества сохранились, и чтобы наука служила целям добра, а не зла, как это имеет место в индустриальных обществах?