Психологизм Бертрана Рассела.

Лейла Хугаева


Б. Рассел остро критиковал экономический детерминизм марксистов: «Марксистское мировоззрение ведет к неправильному акценту. Работа Ньютона например, могла иметь всевозможные виды экономических причин, но эта работа сама по себе значительно более интересна и важна, чем причины ее породившие. Экономика в конечном итоге имеет дело только с поддержание жизни; если бы эта проблема была удовлетворительно решена, как, например, с помощью коммунизма, нам бы потребовался новый объект для мышления, и некий новый принцип, чтобы положить в основу интерпретации будущей истории. Простота хороша в рекламе, но не в философии».

«Из четырех страстей, которые мы перечислили, только одна, а именно стяжательство, напрямую связана с материальным положением человека. Три остальные – тщеславие, соперничество, и любовь к власти – происходят из социальных отношений. Мне кажется это источник ошибочности марксисткой интерпретации истории, которая молчаливо подразумевает, что стяжательство есть источник всей политической активности. Очевидно, что многие люди нарочно отказываются от богатства для достижения власти и славы, и что нации привычно жертвуют богатствами для соперничества с другими нациями. Потребность в превосходстве общая для всех энергичных людей. Любая общественная система, которая станет противодействовать этой потребности, окажется нестабильной, поскольку ленивое большинство никогда не сравниться с энергичным меньшинством».

«Не только опыт и страх угрозы войны угнетают человечество, хотя возможно это самое большое зло нашего времени. "Нечеловеческие силы" угнетают нас и мешают нам жить "Ложные Боги" превратили людей в рабов обстоятельств, хотя они уже и не рабы по закону. Сильные люди живут в погоне за властью вместо довольства простым человеческим счастьем и дружбой; а слабые только угождают им или, будучи обманутыми, живут ложными представлениям о причинах несчастья».


1.​ Любовь к власти

Экономическому детерминизму марксистов Б. Рассел противопоставлял энергию власти: «В этой книге я ставлю своей целью доказать, что фундаментальной концепцией социальных наук является Власть, в том же смысле, в каком Энергия является фундаментальной концепцией физики. Подобно энергии, власть имеет много форм, таких как богатство, вооруженные силы, гражданская власть, влияние на мнение. Законы социальной динамики это законы, которые возможно сформулировать только в терминах власти в целом, но не в терминах отдельных форм власти», писал он в книге «Власть». Слово «власть» («power») можно понимать и как «энергия». Можно говорить о центральном месте энергии в его социально-психологической концепции. В чем ее источник?

Рассел относил себя к материалистам и дарвинистам, но суть его научных работ показывает, что он незаметно для себя перешел на позиции энергетики Оствальда, отделив социальную науку от ее биологического основания, который традиционно закреплял за социальной наукой материализм. Именно в работах Бертрана Рассела человеческое сознание впервые рассматривается как особая природная энергия, основанная на своих собственных, автономных от биологии законах. И эта энергия психики берет начало в чисто человеческой способности и потребности в мышлении, которых больше нет ни у кого другого. Он называет эту способность и потребность жаждой знаний, и именно этой жажде знаний отводит доминирующую роль во всей своей социальной философии. Как это связано с властью?

Критика Лениным энергетики Оствальда в том смысле, что «сказать ли материальное движение или движущаяся материя, суть не меняется» справедлива до тех пор, пока мы не принимаем платонизм и космос духовных монад Лейбница, как утверждение первоосновы интеллекта по отношению к материи конкретных энергий. Но если мы это принимаем подобно тому, как это делал Эйнштейн и другие великие ученые, то Энергетика теряет всякое родство с ортодоксальным материализмом. И тогда мы можем определить природную энергию как систему законов природы, открывающую доступ к силе данной энергии путем контроля этих законов.

По существу именно такую революцию в социальных науках совершил Бертран Рассел своей психологической теорией, основанной на законе сохранения силы психики, который он формулирует как «любовь к власти» («love of power»). Сам он считал, что его теория имела революционное значение для социальных наук, и удивлялся отсутствию какой бы то ни было реакции научной общественности. Философский фундамент его социальной революции не был подготовлен. Он продолжал говорить и мыслить в терминах материализма, развивая в то же время энергетику Оствальда в социальной теории.

«Прежде всего, индивид подобно монадам Лейбница должен отражать мир. Почему? Я не могу привести других причин кроме тех, что знание и способность объять сознанием вселенную представляются мне достойными восхищения, в связи с чем я предпочитаю Ньютона устрице. Человек, который всегда сконцентрирован и чье сознание искрится как в камер-обскура, отражая глубины космоса, эволюцию солнца и планет, геологический возраст земли, и краткую историю человечества, представляется мне выполняющим исключительно человеческую миссию, максимально разнообразя потенции природы. Я бы не стал меньше придерживаться этого мнения, даже если бы было доказано, как многие современные физики предполагают, что глубины космоса это всего лишь коэффициенты математических уравнений. Потому как в этом случае человек кажется мне только еще более замечательным как изобретатель звездного неба и веков космической античности: то, что он теряет в знании, он приобретает в воображении. Но в то время как когнитивная часть человека является основой его превосходства, это далеко не вся человеческая личность. Совершенно не достаточно только познавать мир. Его следует также воспринимать эмоционально: соответствующие каждому объекту эмоции и общая радость от процесса познания как такового. Но знать и чувствовать все еще недостаточно для полноценного человеческого существа. В нашем мире потока, люди несут на себе роль источника перемен, и ощущая свою роль причины перемен в волевых актах своей активности, они узнают, что такое сила контроля. Знание, эмоции и сила контроля – все это должно быть максимально развито в стремлении к совершенствованию человечества. Сила, Мудрость и Любовь, согласно традиционной теологии являются атрибутами Святой Троицы, таким образом, человек сотворил себе Бога по своему образу». («Education and social order»).

Из этого дифирамба человеческому сознанию и духу можно ощутить всю непоследовательность и несогласованность у Рассела между его философией материализма и его научным определением сознания как самостоятельной энергии, движимой автономными законами жажды знаний и законом сохранения силы психики, который он трактует как любовь к власти. ? Он упоминает Адлера в своих книгах, так что можно предположить, что термин любовь к власти он позаимствовал у Адлера, равно как и идею о том, что эта любовь может быть позитивной и негативной. Однако, в отличие от Адлера, Рассел понимал, что различие между властью как насилием и властью как научным контролем имеет качественный характер (тогда как у Адлера оно только количественное, за что его упрекала Хорни) и строил на этом качественном различии всю свою этическую и социальную теорию.

В принципе эта его позиция соответствует гуманистической психологии, так как Хорни, Фромм и Маслоу также понимали психику как конфликт двух качественно различных сил. С Фроммом Рассел был лично знаком и состоял в переписке. Однако его принципиальное отличие от гуманистических психологов состоит в том, что он положил психологию в основу всей социальной науки и предпринял очень серьезную попытку интерпретировать на основе этой психологии все стороны общественных отношений и исторический процесс в целом. Фромму и Маслоу тоже Такой подход и позволяет говорить о том, что он не просто обнаружил механизмы психики, о которых писали гуманистические психологи, но и сумел посредством добытого знания описать социальные процессы как открытие новой природной энергии, как систему законов психической энергии, которая открывает доступ к силе этой энергии. Другими словами, Рассел практически перешел от материалистической теории познания к энергетике, как теории познания. А есть система законов?

Непонятно, как связаны к вл и знанию. А как же сила к вл Будучи знаменитым рационалистом, Рассел не согласен с выводами Фрейда о том, что базисом всей человеческой мотивации являются биологические инстинкты, будь то инстинкты борьбы или половые инстинкты. Он подчеркивает во всех своих работах самостоятельность и первичность психической потребности в знании, ее независимость не только от биологии, но и от любых внешних факторов давления. Именно этот акцент на приоритете духовной энергии (это не ново) интеллекта и делает его философию такой гуманистической, новаторской и прогрессивной. Тем не менее, он не отказывается вовсе от идеи биологического источника некоторых психологических мотиваций, связывая всю низменную и агрессивную природу человека с древними инстинктами борьбы первобытных охотников. В «Authority and individual» он определяет эти инстинкты как атавизм, который продолжает питать иррациональное и разрушительное поведение человека. И в этой связи постулирует, что никакая психологическая и социальная теория не может считаться полноценной, если она не ставит и не решает вопроса о том, как нейтрализовать энергию этих древних разрушительных инстинктов или перенаправить эту энергию в конструктивное русло. Бихевиоризм вообще не представляется Бертрану Расселу серьезной теорией, так как, согласно его мнению, вместо того чтобы избавлять детей от иррациональной и деструктивной мотивации, он просто подавляет ее, загоняя глубоко в подсознание, что только ухудшает ситуацию («Education and social order»).

В конечном итоге Рассел приходит к выводу, что важно разделить соперничество на позитивное, которое есть игра, как в спорте и дружеском соревновании, и негативное, которое есть по сути война, где поражение одного ведет к смерти или несчастию другого, и оставить только позитивное соревнование товарищей. Б. Рассел утверждал: «Я хотел бы подчеркнуть так сильно, как только возможно, что абсолютно не согласен с теми, кто заключает из наличия у людей инстинктов борьбы, что человеческая природа требует войны или других деструктивных форм конфликта. Я твердо уверен в прямо противоположном. Я придерживаюсь того взгляда, что агрессивные инстинкты имеют место быть, но в своих вредоносных формах могут быть значительно уменьшены»

В остальном, важно уметь перенаправить энергию деструктивных инстинктов от насилия в русло позитивной реализации любви к власти, то есть в русло образования, искусства, творчества и научного контроля.


2.​ Закон сохранения силы психики

“Любовь к власти может быть удовлетворена многими другими путями, которые не несут в себе вреда другим людям: путем власти над природой, происходящей из открытий и изобретений, путем выпуска книг и работ искусства, которые становятся предметами всеобщего восхищения, и путем успешного убеждения. Энергия ? и желание быть эффективным благотворны, если они находят правильные отдушины, и вредоносными в других случаях – как пар, который может либо двигать поезд, либо взорвать котел”. («Authority and individual»).

"И так наш современный мир, в котором добро пассивно и только зло активно, катится, пьяно спотыкаясь к разрушению. На мгновения люди видят пропасть, но вскоре интоксикация иррациональными сантиментами вновь закрывает им глаза. Всем, кто не отравлен этими низменными эмоциями, опасность очевидна. И национализм – это основной двигатель, толкающий нашу цивилизацию к гибели" Education and social order

Путь такой позитивной реализации любви к власти заключается в смирении эго: «Но главный аргумент против всех этих эгоцентричных мыслей состоит в том, что человеческое эго занимает весьма скромное место в жизни. Человек, который сумеет найти опору своим мыслям и надеждам за чертой эго обретет островок мира в океане бушующих каждодневных страстей, недоступный зашоренному сознанию эгоиста.

Когда обстоятельства не так плохи, человек должен быть способен чувствовать счастье, при условии, что его чувства и интересы направлены вовне, а не внутрь. Это значит, что мы должны приложить усилия, как в образовании, так и в приспособлении к окружающему миру, нацеленные на отход от эгоцентризма, и на приобретение отношений и интересов, которые сберегут нас от прозябания на мыслях о самих себе. Людям, как правило, не свойственно быть счастливыми в тюрьме, а чувства, которые заточают нас в нас самих – одна из худших тюрем, которые только можно вообразить. К таким чувствам относятся страх, зависть, вина, жалость к себе, и самолюбование. Каждое из них есть следствие зацикленности на самом себе: нет искреннего интереса к окружению, а только страх пострадать от него или же получить недостаточно пищи для самолюбования. Что же должен предпринять человек, если он несчастлив из-за клетки своего эго? Пока он продолжает думать о причинах своего несчастья, он остается эгоцентричным и потому не способен сойти с порочного круга; чтобы реально выйти за этот порочный круг надо найти в себе искренний интерес к окружающему миру, но интерес этот должен быть настоящий, живой, а не только симулирование интереса для излечения от эгоцентризма». («Conquest of happiness»).

Заслуга Бертрана Рассела состоит в том, что он первым предпринял попытку объяснить общественные отношения и исторический процесс на основе закона сохранения силы психики, который он определяет как любовь к силе. В книге Power он так и формулирует свою задачу, как необходимость предпринять новый исторический анализ, основанный на психологии и в частности и на законе сохранения силы психики.

Другими словами в терминах закона сохранения силы психики. Заслуга гуманистической психологии в целом является и социальная теория Рассела состоит:

Во-первых, в разоблачении феномена эгоизма, как фундаментального источника психической патологии;

Во-вторых, в подчеркивании роли разума и объективного мышления, а также феномена общего Я человечества, как источников здоровья, силы и продуктивности.

Гуманисты (Фромм, Маслоу, Хорни, Адлер, Юнг) критиковали работы Фрейда, разоблачая их фундаментальную ошибку в отношении эгозащиты, которую Фрейд не относил к патологии. Открыв силовое поле эгозащиты (Эго и СуперЭго) и описав его механизмы, Фрейд оказал огромную услугу становлению и развитию психологии. Однако, не поняв, что это силовое поле есть источник духовной патологии, что помимо этого силового поля существует еще истинная энергия разума, образуемая полюсами интеллекта (мышление и законы природы), которая действует согласно совершенно другим закономерностям и механизмам, Фрейд тем самым оказал медвежью услугу развитию науки, преградив ей путь к дальнейшему развитию. Об этом пишет Фромм в книге «Ограниченность и гениальность Фрейда», и об этом говорят все классики гуманистического направления в психологии, для которых было совершенно неприемлемо принимать механизмы болезни, патологии психики, обнаруженные Фрейдом, как норму, на чем он сам настаивал. Известно, что Фрейд и разуму отводил функцию всего лишь самообмана в рационализации инстинктов, которые имеют биологическое , а вовсе не интеллектуальное происхождение.

С этим категорически не согласились гуманистические психологи и прежде всего Бертран Рассел, который четко противопоставил свое понимание закона сохранения силы фрейдовскому, отведя в нем фундаментальную роль объективному мышлению, интеллекту и строго разделив эмоции на два качественно различных силовых поля:

  • здоровье общего Я, сочувствия, совести, сотрудничества и справедливости
  • и патологию эгозащиты, насилия и подчинения, низменных эмоций зависти, злорадства, тщеславия, страха и конформизма.

Тот факт, что революция, которую гуманисты произвели в психологии после Фрейда, сохранив то важное, что было открыто последним, прошла почти незамеченной, и психоанализ остается самостоятельной дисциплиной, обычно не признающей поправок гуманистов, говорит о кризисе в социальных науках в целом, и прежде всего в теории познания.

Теория Рассела, развиваемая им в «Борьбе за счастье», формулирует общий взгляд гуманистов на механизмы закона сохранения силы психики. Я сформулирую его позицию на языке теории психической энергии, так как так проще для понимания. Собственные формулировки Рассела я привожу в его цитатах, где он строго делит две различные формы любви к власти, характеризуя одну как источник зла и боли, а вторую как источник добра, силы и здоровья. Если психика имеет два силовых поля, где одно есть источник здоровья и силы, а другое чужеродная, неживая энергия, разлагающая силу жизни, разума и энергии, то мы должны найти закономерности обеих систем, чтобы усилить одну и нейтрализовать другую.

Поле эгозащиты, открытое Фрейдом, образовано физическим контролем закона сохранения силы; поле интеллекта и сочувствия – научным контролем закона сохранения силы психики. В обоих случаях в основе психики закон сохранения силы. Чтобы нейтрализовать вредоносную энергию, разлагающую разум и эмоции единства человечества, мы должны заменить научным контролем - физический контроль, образующий силовое поле эгозащиты. Иррациональности, отношения насилия и подчинения, страх сверхъестественных сил, бред мистики, ложь и лицемерие, злорадство и тщеславие, зависть и тревожность – все это все гуманистические психологи классифицирует как одну систему патологии, берущую начало в эгозащите. Таким образом, бороться с этой патологией можно только системно, отключая весь механизм, разрушая все силовое поле. И это возможно только путем разоблачения физического контроля закона сохранения силы психики и нейтрализации механизмов эгозащиты путем научного контроля. Интеллектуальная терапия или иначе терапия знаний есть открытие школы гуманистической психологии, и если до сих пор вместо этого термина мы слышали только о когнитивной психологии, то этим мы обязаны общему кризису теории познания, блокирующему наши представления об объективном знании и научном контроле. До сих пор гуманистическая психология имеет своим философским базисом феноменологию Гуссерля и экзистенциализм, так что субъективизм стал преградой на пути развития интеллектуальной терапии, логично вытекающей из интерпретации гуманистами взаимодействия двух контролей закона сохранения силы психики.

Даже философия Бертрана Рассела, со всем ее акцентом на важности, силе и здоровье разума и рациональности в целом, в конечном итоге оказалась слишком субъективистской, чтобы взамен разрушенной эгозащиты сосредоточить в руках людей силу реального научного контроля. Относя себя к материалистам, он считает себя не вправе говорить о такой «метафизике» как первичность законов природы по отношению к материи (в смысле объективного идеализма), и, следовательно, невольно признает интеллект частью человеческой субъективности в кантианском смысле. Энергетика же трактует интеллект как общую форму космоса, полюса которого в виде мышления и законов природы образуют силовое поле его энергии, так что человек есть часть объективного интеллекта, а не наоборот, интеллект часть субъективности человека.

В результате, его теория, развивающая тему важности и приоритетности мышления и разума, ограничивается общими формулировками пригодными в философии, но не в научном контроле, где важно вскрытие энергетических механизмов изучаемой энергосистемы. Исключительная важность вопроса о переходе от материализма к энергетике остается незамеченной, что блокирует понимание революционности момента становления научного контроля в социальных науках. В результате именно просчеты в теории познания оказываются причиной того, что Рассел продолжает связывать сделанные им открытия в социальной теории с традиционным материалистическим и дарвинистским базисом, который его теория на самом деле опровергает.

«Психологи потратили много сил и времени, чтобы выяснить влияние бессознательного на сознание, и почти совсем не уделили внимания обратному процессу влияния сознания на бессознательное и на подсознание.

Напротив, то, чему человек намеренно верит при полном разуме и в полной силе, должно восприниматься им как норма, которой он должен доверять больше всего в любое время. Вполне реально преодолеть усвоенные в детстве ложные истины подсознания, и даже изменить содержание бессознательного, если применять правильную технику. Как только вы начинаете сожалеть по поводу поступков, которые ваш разум не признает дурными, исследуйте причины вашего раскаяния, и убедите себя детально в их абсурдности.

Позвольте вашим сознательным принципам быть такими живыми и выразительными, чтобы они впечатлили ваше бессознательное достаточно сильно, чтобы оказать сопротивление ложным впечатлениям. Не удовлетворяйтесь чередованием состояний рациональности и иррациональности. Смотрите в лицо иррациональности прямо, с решимостью сломать свое уважение к ней, и не позволить ей доминировать над вами. Когда бы оно не швырнуло в ваше сознание глупые мысли и чувства, вырвите их с корнями, исследуйте их, и откажитесь от них. Спросите себя со всей серьезностью, действительно ли подобная мораль делает мир добрее. Вообразите, сколько неподдельного суеверия несет в себе личина конвенциального человека, и подумайте, что в то время как всевозможные воображаемые моральные прегрешения строго стерегутся невероятно глупыми запретами, реальные моральные провинности, которым подвержены взрослые, практически не были затронуты в вашем этическом воспитании. Каковы действительно вредные поступки, искушению которых подвержен средний человек? Уловки в бизнесе не наказываются законом, грубость в отношении служащих, жестокость в отношении жены и детей, зловредность в отношении конкурентов, свирепость в политических конфликтах – это реальные прегрешения, которые в порядке вещей у уважаемых и уважительных граждан. Этими грехами человек распространяет несчастье в своем окружение и вносит свою лепту в разрушение цивилизации. Почему его подсознание настолько расходится с разумом? Потому что этические убеждения тех, кто его воспитывал, были откровенной глупостью; потому что он извлек их не из исследования проблем социальной ответственности; потому что это всего лишь старинные лишенные здравого смысла табу; и потому, что в этих табу сохранился болезненный дух распадающейся Римской империи. Наша формальная мораль была сформирована священниками и порабощенными женщинами. Настало время, когда люди, которые хотят вступить в нормальную жизнь, должны уметь восстать против этой болезненной ерунды.

Имеется множество людей, которые отрицают пользу мышления, и где такое мнение превалирует, мои предложения покажутся неуместными и несущественными. Им кажется, что мышление, если дать ему волю, убьет все глубинные эмоции в человеке. Это их убеждение представляется мне следствием абсолютно ошибочной концепции о роли разума в жизни человека. Эмоции не зависят от разума, хотя противодействие эмоциям, которые мешают благоустроенной жизни - одна из функций и задач мышления. Найти пути минимизации ненависти и зависти вне всяких сомнений - прямая задача рациональной психологии. Но глупо полагать, что сводя на нет эти вредные чувства, мы также снижаем силу тех эмоций, которые разум приветствует. В пылкой любви, в родительской нежности, в дружбе, в благожелательности, в посвящении себя науке или искусству нет ничего, что пришло бы в противоречие с логикой. Здравомыслящий человек, когда он чувствует какую-либо или все эти эмоции, будет рад этим чувствам и не будет способствовать снижению их силы, поскольку все эти чувства есть составляющие хорошей жизни, жизни, которая ведет к счастью как их самих, так и окружающих их людей. В этих чувствах нет ничего, что бы противоречило разуму, а большинство иррациональных людей живут всю жизнь только эмоциями самого низкого пошиба. Никто не должен бояться, что ведомая разумом жизнь станет тусклой и вялой. Совсем напротив, поскольку разум ведет к внутренней гармонии, люди которые добились его доминирования, значительно свободнее в восприятие мира и в доступе к ресурсам своей энергии для достижения внешних целей, чем люди, которые постоянно спотыкаются на собственных внутренних конфликтах. Нет ничего столь безнадежно, тупого чем быть заточенным в собственном эго, и нет ничего более оживляющего, нежели внимание и энергия направленные вовне, на окружающий мир». («Conquest of happiness»).

В работе «Образование и социальный порядок» Рассел продолжает: "Наш мир – сумасшедший мир. Уже с 1914 года он перестал быть конструктивным, потому что люди перестали слушаться своего интеллекта в создании международного сотрудничества, но настаивали в разделении человечества на враждебные группы. Этим коллективным провалом в использовании человеческого интеллекта, функцией которого является самосохранение, мы обязаны в основном нездоровым и деструктивным импульсам, которые спрятаны в бессознательном тех людей, кто получил нездоровое воспитание в детстве и юношестве. Несмотря на постоянно растущие возможности техники и производства мы напротив все больше беднеем. Несмотря на то, что мы знаем об ужасах, которые принесет следующая война, мы продолжаем культивировать в молодежи те сантименты, которые сделают эту войну неизбежной. Несмотря на науку, мы препятствуем развитию рационального мышления. Несмотря на растущую власть человека над природой, большинство людей чувствуют себя более безнадежными и немощными, нежели люди средних веков. Источник всего этого безобразия находится не во внешнем мире, и даже не в нашем сознании, поскольку мы знаем больше, чем люди когда-либо знали. Он находится в наших страстях; в наших эмоциональных привычках; в сантиментах, которые нам внушили в детстве, и в фобиях, проникших в нас в младенчестве. Лечение наших проблем в том, чтобы вернуть людям психическое здоровье, а для этого им необходимо давать здоровое образование. На сегодняшний день все факторы которые мы рассмотрели, ведут к социальной катастрофе. Религия вдохновляет тупость и недостаточное чувство реальности; сексуальное воспитание часто способствует нервным расстройствам, и там, где ему не удается сделать это на сознательном уровне, оно вкладывает ростки болезни в бессознательное, что делает счастливую жизнь взрослых невозможной; национализм, в том виде в котором его преподают в школах учит тому, что основной долг молодых людей есть человекоубийство; классовое сознание способствует соглашательству с экономической несправедливостью; а конкуренция развивает жестокость в социальной борьбе за выживание. Можно ли удивляться что мир, в котором силы государства направлены на то, чтобы воспитывать в молодежи невменяемость, тупость, готовность к человекоубийству, экономическую несправедливость и жестокость – можно ли удивляться, я спрашиваю, что такой мир не есть счастливый мир? Следует ли осуждать человека как аморального и подрывного только потому, что он желает заменить эти элементы в моральном воспитании сегодняшнего мира на интеллектуальность, вменяемость, доброту и чувство справедливости? Мир стал настолько нетерпим и напряжен, настолько пропитан ненавистью, настолько переполнен несчастьем и болью что люди потеряли способность к уравновешенным суждениям необходимым, чтобы вылезти из болота, в котором завязло человечество. В наше время так много боли, что многими из самых лучших людей овладело отчаяние. Но рационального основания для отчаяния нет: средства для человеческого счастья имеются в наличии, и единственное что требуется – это сделать выбор для их использования". («Education and social order»).

Из приведенных цитат видно, что Рассел очень близко подошел к открытию психической энергии, практически сделал его, но за счет того, что методологический базис не был подведен, и переход к энергетике не завершен, ему не удалось сделать главного, что необходимо для всякого научного открытия – представить новое знание в виде системы законов природной энергии, которая открывает доступ к силе этой энергии. Его рассуждения удивительно мудры и проницательно, и хотя он явно имеет целью объяснить людям как правильно пользоваться данной им энергией, чтобы быть здоровыми, сильными и счастливыми, глубины его рассуждений оказывается недостаточно, чтобы люди почувствовали, что владеют научным контролем, и могли если не предупредить зло, то, по крайней мере, объяснить его происхождение и способы предотвращения.

Его дочь Катрин, в книге «Мой отец Бертран Рассел» приходит к заключению, что вся система, развиваемая ее отцом, несмотря на всю его абсолютную искренность, героизм и самопожертвование будущему благу человечества, на деле оказалась неприложимой. Будучи выпускницей его экспериментальной школы, в которой он ставил целью преодолеть все те погрешности в образовании детей, которые мешают становлению здорового общества, она пишет, что не только не сумела почувствовать себя сильной и счастливой личностью, но напротив, потеряла веру в свои способности, ощущала себя маленьким никчемным карликом, не умеющим служить человечеству с такой же самоотверженностью и эффективностью, как ее отец.

Попробовав найти ответ на вопрос о своей несчастливости в книге отца «Борьба за счастье», она приходит к выводу, что все причины, которые отец перечисляет, как источники несчастья, у нее отсутствуют. Главное, у нее совершенно отсутствует эгоцентризм, который отец определяет как центральную проблему несчастливости. Все свое детство она слышала, что быть эгоистичным плохо и надо стремиться быть справедливым, объективным и полезным людям. Но, несмотря на все свои искренние старания найти в себе энтузиазм служить человечеству с той же самоотверженностью, что ее отец, ей так и не удалось достичь своей цели. И эта неудача оставила ощущение неполноценности, от которого она не могла избавиться, и которое тяготило ее всю жизнь.

Можно видеть, что основная задача гуманистической психологии в том, чтобы на место эгозащиты поставить эффективную систему научного контроля, систему знаний, а это невозможно без строительства пространства интеллекта, единого объективного знания законов природы. Если разум действительно играет доминирующую роль в жизни человека, а не является марионеткой биологических импульсов, как уверял Фрейд, то где-то должна быть объективная истина, и эта истина должна быть доказуема. И сила людей, которые отказались от эгозащиты, их здоровье и счастье зависят от того, владеют ли они методологией находить и доказывать эту единую истину. Если такой методологии не существует, то грош цена бесплодным потугам интеллекта казаться важным и доминирующим. И всякий, кто подобно Катрин рискнет искать счастья в таком бесплодном интеллекте, базирующемся на одной формальной логике и рациональности, почувствует себя таким же неудачником и карликом, потому что сила интеллекта в знании законов природы и контроле этих законов.

"Научный оптимизм моего отца был очень силен, и он надеялся, что мы разделим этот оптимизм и его способность непредвзятого суждения, которая позволяла ему видеть обе стороны вопроса. Но эти вещи нелегко совместить; честность сбивала с толку волю и смешивала наши надежды, и не оставляла нам сил для дерзкой борьбы с противниками, как с личными, так и с публичными. Потому как всегда имелась вероятность, что противник был прав. Мой отец умел разрешать эту проблему при помощи некоего интеллектуального фокуса: когда он хотел выразить свое негодование злом, он временно откладывал объективность в какой-то другой отдел своего сознания. Нам так и не удалось овладеть этим фокусом, и я думаю, он был разочарован нашими колебаниями, не понимая, что это он сам научил нас им. («Мой отец Бертран Рассел»).

И если материализм не позволял Расселу трактовать сознание как отдельный источник энергии со своей системой законов, то и доступ к научному контролю, который должен был встать на место физического контроля эгозащиты, был закрыт. Сам он всю жизнь сокрушался о том, что хотел бы найти способ научно доказать истинность своей этики и видел бы в этом величайшую радость своей жизни, но к сожалению этика лежит вне сферы научного знания: «Однако остается широкое поле, по традиции включаемое в философию, где научные методы неприменимы. Эта область содержит конечные проблемы ценности; например, с помощью одной лишь науки нельзя доказать, что наслаждаться, причиняя другим страдание, плохо. Все, что может быть познано, может быть познано с помощью науки, но вещи, которые законно являются делом чувства, лежат вне ее сферы» («История западной философии»).

Чувства силы и счастья дает эффективно работающий контроль закона сохранения силы психики, и если мы хотим, чтобы поле сочувствия, совести и справедливости людей обрело силу, мы должны сделать научный контроль эффективным. Энергетика как раз и позволяет находить и доказывать истину, как систему законов природной энергии, открывающую доступ к силе этой энергии. Рассел дает негативное определение научному знанию (Education and social order) – то, которое не скептическое и не догматическое. Скептики считают что истину найти нельзя, догматики, что ее уже нашли, а научное мышление предполагает, что можно найти истину, но что ее еще не нашли, по крайней мере в исследуемом вопросе. Как же мы узнаем, когда истину уже нашли и как отделим истину от догмы? Есть только один способ – проверка истины на практике. И нет никакой другой возможности это сделать, кроме как подобно Герцу, доказать, что уравнения Максвелла (или законы другой природной энергии) действительно открывают доступ к силе электромагнитных волн. Для психологии и этики это будет в первую очередь означать формулирование знаний о психике в виде системы законов природной энергии, позволяющей контролировать силу этой энергии.


3.​ Демократический социализм.

“Мир оказался в положении жертвы догматических политических учений, из которых, в наши дни, наиболее влиятельными являются капитализм и коммунизм. Я не верю, что любая из них в их догматической и явной форме, способна предложить методы борьбы со злом, которое можно предотвратить. Капитализм предоставляет возможность проявить инициативу некоторым; коммунизм мог бы (хотя не дает в действительности) предоставить лакейский тип безопасности для всех. Но если бы люди смогли освободиться от влияния неправомерно упрощенных теорий и споров, которые они порождают, стало бы возможным, путем мудрого использования научного подхода, обеспечить как инициативу, так и безопасность для всех. К сожалению, наши политические теории содержат в себе меньше объективного знания, нежели наша наука, и мы пока еще не знаем, как правильно использовать наши знания и наш опыт таким образом, чтобы сделать жизнь счастливой и даже восхитительной”. Б. Рассел. Authority and individual. Б. Рассел считает, что современные организационные структуры, основанные на грубой силе, вскоре уйдут в прошлое: «Как бы там ни было, громадный успех этих современных динозавров, которые, как и их доисторические прототипы, предпочитают силу интеллекту, сделал их образцами для подражания по всему миру: они стали моделью белого человека повсюду, и скорее всего, тенденция эта будет набирать силу еще в течении следующего столетия. Те, однако, кто сегодня не в моде, могут успокаивать себя мыслью, что в конечном итоге динозавры вымрут; они поубивают друг друга и наблюдающие за их битвой со стороны интеллектуалы унаследуют их королевство. Наши современные динозавры сживают друг друга с лица земли».


Федерализм и самоуправление

Б. Рассел писал: «Между теориями социального сплочения и теориями индивидуальной инициативы веками идут споры со времен древней Греции. Как правило, в вечных спорах всегда можно быть уверенным в том, что правда содержится в позициях обеих сторон. Скорее всего, там не будет резкой границы между этими позициями, но истина будет включать в себя аргументы обеих сторон и компромисс между ними. На протяжении всей истории мы наблюдали колебания между периодами анархии и периодами слишком строгого государственного контроля. В наши дни, за исключением (пока) мирового правительства, мы наблюдаем слишком большой перевес в сторону подчинения властям и слишком мало личной инициативы граждан. Контроль в огромных организациях слишком абстрагирован от реальных людей, чиновники склонны забывать о том, каковы на самом деле люди, которыми они управляют, и стараются подогнать людей под систему вместо того, чтобы подгонять системы под людей. Недостаток спонтанности, от которого страдают современные организации, связан с чрезмерным контролем отчужденных от людей властей над крупными территориями. Одно из преимуществ, которые мы получим от децентрализации – это обеспечение новых возможностей для оптимизма и индивидуальной активности, которая воплощает надежды в жизнь» (Authority and social order).

Анализируя общественные отношения, Рассел во всех своих работах останавливает внимание читателя на том факте, что современный уровень развития общественных отношений ни в коем случае не следует признавать конечной стадией прогресса. Человечество только встало на путь к истинному прогрессу, и предугадать сейчас контуры общества будущего не так то просто. Тем не менее, он делает попытки сделать это и преподносит свою социальную теорию только как попытку.

Ему несимпатично древнее аграрное общество, так как оно было построено на деспотии, бедности, предрассудках, насилии и эксплуатации. Ему несимпатичен капитализм, потому что это несправедливая экономическая система, делящая общество на классы богатых и бедных, потому что класс бюрократии в этой системе успешно занял место плутократии и аристократии древних деспотий, разрушая духовную свободу и инициативу, заявленную на словах и декларируемую в конституциях. Ему, наконец, несимпатичен и советский социализм, потому что это полицейское государство, в котором права и свободы личности совершенно игнорируются. Он говорит, что капитализмом движет страх голодания, а советским социализмом страх полиции, и отвергает обе системы как неадекватные. Он готов признать, что советская экономическая система более справедливая, но если эта справедливость достигается за счет потери духовной свободы, то он считает такую цену неприемлемо высокой.

Он ставит задачу совместить справедливую экономическую систему с сохранением духовной свободы и инициативы у общества в целом и называет такую систему демократическим социализмом. Вопрос о богатствах для него решается очень просто: научный прогресс, если не тратить его достижения на глупости и войны, обеспечит безбедное существование всем. Вопрос только в том, какую систему распределения признать справедливой. Такая система должна быть необязательно равной, но обязательно справедливой, и ближе всего эта справедливость передается девизом «каждому по потребностям».

«Широкая предрасположенность человеческой натуры к злорадству и недоброжелательности есть коренная причина несчастья человечества, и эта причина должна быть искоренена, если мы хотим сохранить цивилизацию. Я уверен, что этого можно добиться и очень быстро. Если мир станет безопасным, мы очень быстро сможем наблюдать расцвет материального благосостояния, и этому более чем что-либо будет способствовать настроения доброжелательности. Вспомните значительное снижение жестокости в Британии в течение викторианской эпохи; основной причиной этого феномена был быстрый подъем благосостояния во всех классах. Я думаю, мы можем с уверенностью ожидать такого же эффекта во всем мире вследствие устранения войн, что приведет к росту богатств. Большой вклад в изменении настроений от злорадства и враждебности к доброжелательности и дружбе внесут изменения в пропаганде. Националистическую пропаганду следует законодательно запретить. Тогда детям в школе перестанут внушать, что они должны ненавидеть и презирать иностранцев. Правильное преподавание исторического процесса, которое раскроет ошибки и причины зла прошедших времен, а также преимущества новой системы сделают остальное. Я уверен, что только штучные психопаты будут желать вернуть времена каждодневного ужаса ядерного уничтожения планеты» (The impact of science on society).

Общества, где движущей силой является экономический интерес, будь то социалистические или капиталистические общества, рассматриваются им как примитивные общества, так как биологический комфорт не может быть фундаментальной мотивацией духовно развитой личности. Поэтому он не принимает аргументов Маркса об экономике как базисе общества, и понимает капиталистическую жажду обогащения как разновидность мещанства, которая не может быть мотивацией зрелых обществ с развитой духовностью.

Его понимание политической системы есть форма анархии в том смысле, что единственная политическая система, которую он согласен рассматривать как справедливую и здоровую – это система, где все участвуют в управлении, то есть самоуправление. Система, которая не делит общество на классы управляемых и управляющих, на эксплуатируемых и эксплуатирующих, на информированных и намерено обманываемых. Одним словом, это система бесклассового общества, основанного на самоуправлении.

Он рассматривает в этой связи три формы правления: монархию, олигархию и демократию. Олигархия трактуется им очень широко, как любая общественная структура, где меньшая часть управляет большей частью. Неважно, плутократия, аристократия, бюрократия или религиозные фанатики; важно, что нарушен принцип самоуправления обществом в целом, и в нем выделилась управляющая элита, разделившая общество на классы.

Поэтому традиционные демократии он не признает демократиями в истинном значении этого слова, которое понимается им как самоуправление. Демократический капитализм согласно расселовской социальной теории – это бюрократическая олигархия, где место класса управленцев, в древних деспотиях занимаемое аристократией, жреческой и военной кастами, заняли бюрократы и плутократы. Советская система также рассматривается им как разновидность олигархии, в данном случае преимущественно со жреческой и военной элитой, тогда как элита капитализма в основном представлена бюрократией и плутократией.

Демократический социализм, который Рассел понимает как общество самоуправления со справедливой экономической системой, есть разновидность федерализма: «принцип федерализма должен применяться настолько широко, чтобы каждый человек мог иметь возможность повлиять на правительство какой-либо социальной группы, которой он принадлежит» (The impact of science of society).

Размышляя о самоуправлении демократий, он не видит возможности полностью отказаться от юридического контроля и основанных на нем систем власти: он пишет, что полный отказ от власти ведет к хаосу, а чрезмерная власть к стагнации, и делает вывод, что лучшее демократическое правление должно находится между двумя этими полюсами, что и должен обеспечивать федерализм.


Олигархия чиновников

“Демократия, как теория, более не имеет такого влияния на умы людей, как это имело место до войны. Стало очевидным, что в индустриальном обществе имеются ключевые позиции власти, которые там, где они не находятся в руках частных плутократов, принадлежат чиновникам. Чиновники могут абстрактно рассматриваться, как подконтрольные общественности, но на деле способны во многих вопросах проводить в жизнь личную инициативу. Мы, таким образом, оказываемся лицом к лицу с бюрократией, как альтернативой аристократии и плутократии”. («Authority and social order»). Хороша ли эта альтернатива? Она проявляет себя не только в государственных, но и в коммерческих структурах. Капитализм и «социализм» не столь уж сильно различаются в этом отношении.

"В крупных организациях мы наблюдаем больше чем простую неудовлетворенность. Какая-то специфичная потеря смысла своей деятельности наблюдается у рядовых сотрудников. Они знают очень мало о значении своей работы в компании в целом. Они не знают, кто реально руководит компанией; они даже часто не знают Управляющего, и, как правило, никто из них никогда не говорил ни с кем из правления компании. Менеджер продаж, менеджер себестоимости, менеджер планирования, главный менеджер и многие другие просто люди с хорошей работой и коротким рабочим днем для них. Они не имеют с рядовыми работниками ничего общего, и не принадлежат к их группе: демократия, как в политике, так и в индустрии, более не является психологической реальностью, если управление или менеджмент воспринимаются как оторванные от людей "они", абстрактные существа, живущие своей господской жизнью, к которым естественно рождается чувство враждебности – враждебности, которая бессильна, только если она не принимает формы протеста. В индустрии, очень мало было сделано в этом направлении, и менеджмент остается, с редкими исключениями, откровенно монархическим и олигархическим. Это зло, пущенное на самотек, стремиться возрастать по мере возрастания размеров организаций. С самого начала человеческой истории большинство человеческого рода жило под грузом бедности, страдания, жестокости, и чувствовало себя беспомощными под господством враждебных и холодных отчужденных властей. В этих муках больше нет необходимости. Их можно одолеть с помощью современной науки и современных технологий, при условии, что они будут использоваться в человеческом духе и с пониманием источников жизнерадостности и счастья. Без такого понимания мы можем ненароком создать новую тюрьму, справедливую, возможно, поскольку никто не останется на свободе, но мрачную и безрадостную, означающую духовную смерть для человечества”. («Authority and social order»).

В своих работах Бертран Рассел ставит своей целью разоблачить капиталистические демократии как несоответствующие тем лозунгам свободы, равенства и самоуправления, на которых они основаны. Он берется доказать, что такие режимы сохраняют ценности свободы и справедливости лишь на словах, а на деле оказываются олигархиями со строгим разделением на классы управляющих и управляемых, и не только сохраняют диктаторский характер древних обществ, но способны значительно поднять градус тирании за счет развития техники. Тирания чиновников трактуется им как новый вид тирании, сформировавшийся после социальных революций и формального признания прав и свобод личности, тирании, основанной на лицемерии, пропаганде, намеренном распространении лжи и препятствовании научному, критическому мышлению, на возросшей силе техники, а также в результате глобализма индустриального общества, превращающего человека в винтик большой машины. Если древние монархи откровенно утверждали свое право на власть и на насилие и основывали свой авторитет на страхе, казнях и репрессиях, то современная олигархия пользуется более утонченными средствами подавления воли. Это, прежде всего пропаганда и извращенная система образования, разрушающая способность к критическому мышлению и навязывающая ложные ценности, такие как национализм, естественность экономического неравенства и существования классов. Человека заставляют верить, что он живет в свободной стране, где сам избирает и контролирует правительство, но на деле его инициатива также раздавлена и его участие в управлении также незначительно как при деспотиях.

«В высоко организованном обществе личная инициатива может быть доступна единицам, только если речь не идет о небольших группах. Если вы член небольшого общества, вы можете обоснованно рассчитывать влиять на его решения. В национальной политике, где вы один из 200 миллионов голосующих, ваше влияние бесконечно мало, только если вы не занимаете важного положения или не являетесь исключительным человеком. У вас есть, действительно одна 200-миллионая доля влияния на жизнь других, но только одна 200-миллионая доля в управление своей собственной жизнью. Вы, таким образом, значительно больше чувствуете себя объектом власти, чем субъектом власти. Правительство превращается в вашем сознании в абстрактных и выражено злонамеренных "они", вы более не воспринимаете их как конкретных людей, которых вы избрали совместно с остальными для проведения в жизнь ваших взглядов и чаяний. Ваши чувства к политике, при таких обстоятельствах, не соответствуют тем, которые должны испытывать люди при демократии, но очень близки тем чувствам, которые люди испытывают при диктатурах. Радость дерзких приключений и способность добиться результатов, которые вы считаете важными, возможно вернуть к жизни только если власть будет децентрализована и отдана маленьким группам, в которых личность не задавлена простым численным превосходством окружающих. Централизация необходима для поддержания целостности государства, но во всем остальном должна быть осуществлена максимальная передача власти различным институтам – географическим, индустриальным, культурным, согласно их функциям. Полномочия этих институтов должны быть достаточными, чтобы сделать управление интересным, и привлечь активность энергичных людей. Для выполнения этого своего назначения им потребуется значительная степень финансовой автономии. Ничего так не глушит и не убивает инициативу, как некомпетентное противодействие центральных властей усердно разработанным схемам и планам людей, о которых они не знают почти ничего и которым нисколько не симпатизируют. Тем не менее, это именно то, что происходит постоянно в Британии в нашей системе централизованного контроля. Нечто более эластичное и менее костное необходимо нам всем, если мы не хотим парализовать самые выдающиеся и одаренные умы. Основной чертой любой общественной системы должно стать стремление сконцентрировать как можно больше власти в руках тех, кто реально заинтересован и компетентен в работе, которую он делает” (Authority and individual).

Этому идеалу противостоят интересы правящих слоев, которые защищает даже система просвещения: «По всему западному миру мальчиков и девочек учат тому, что они должны быть преданы прежде всего государству, в котором родились, и что их долг перед государством заключается в том, чтобы вести себя в соответствии с требованиями правительства страны. Чтобы им не пришло в голову анализировать эту доктрину, их учат ложной истории, ложной политике, ложной экономике. Их информируют об ошибках иностранных государств, но не об ошибках их собственной страны. Им стараются внушить, что все войны, в которых участвовала их страна, были войнами самообороны, тогда как войны других стран были агрессией. Их учат верить, что когда вопреки ожиданиям их страна побеждает иностранное государство, она делает это из целей распространения цивилизации, или же проповедования Евангелия, или же возвышенной морали, или сухого закона, или же еще чего-то настолько же благородного. Их учат верить, что иностранные государства не имеют моральных стандартов, и как британский национальный гимн утверждает, долг Провидения в том, чтобы "расстраивать их гнусные козни" – долг, в котором Провидение бы не снизошло использовать нас в качестве инструментов. Правда состоит в том, что каждая нация в отношении всех остальных наций допускает столько преступлений, сколько позволяют ее вооруженные силы. Граждане, даже порядочные граждане, дают полное согласие на их деятельность, что и делает возможными эти преступления, потому что они не понимают, что происходит, и не видят фактов в реальной перспективе. В этой склонности рядовых граждан становиться неосознанными участниками убийства с целью грабежа, следует винить образование. Некоторые упрекают прессу, но они в этом ошибаются. Пресса такова, какой ее хочет видеть общественность, а общественность требует плохие газеты из-за плохого образования. Патриотизм националистического типа, тот, которому обучают в школах, должен рассматриваться как форма массовой истерии, к которой люди, к сожалению, предрасположены и против которой они должны быть защищены интеллектуально и морально» (Education and social order).

Такое образование сродни религиозному догматизму. “Мы можем наблюдать на большей части поверхности земли нечто похожее на возврат к системе обожествления власти, принятой в древнем Египте, контролируемый новой кастой священников. Хотя эта тенденция не так сильна на Западе как на Востоке, она, тем не менее, зашла так далеко, что легко привела бы в изумление XVIII и XIX века как в Англии, так и в Америке. Инициатива личности подрублена как государством, так и гигантскими корпорациями, что породило большой риск появления, как в древнем Риме, разновидности апатии и фатализма, губительных для полноценной жизни. Я постоянно получаю письма, в которых меня спрашивают: "Я вижу, что мир устроен неправильно, что может сделать один простой человек? Жизнь и собственность находятся в милости нескольких людей, которые решают вопросы войны и мира. Экономическая жизнь в каком-либо крупном масштабе управляется либо государственными чиновниками, либо собственниками крупных корпораций. Даже там, где номинально установлен демократический режим, уровень влияния одного гражданина на политику бесконечно мал. Может быть в таких обстоятельствах лучше забыть о общественных делах и отдаться тем радостям жизни, которые еще доступны?" Я очень затрудняюсь отвечать на такие письма, и я уверен, что состояние сознания, в котором они написаны, очень вредно для здоровой социальной жизни. Только в результате величины государства, правительство все более отдаляется от тех, кем оно управляет и стремиться, даже при демократиях, к своей собственной независимой жизни” (Authority and social order).

Бертран Рассел сравнивает современную бюрократию с древней: “На гребне каждого цикла, сфера, подвластная одному государству превосходит в размерах сферу прежних времен, и уровень власти чиновников над жизнями отдельных людей также превосходит все предыдущие кульминации. Римская империя была больше чем, Вавилонской и Египетской империй, а современные империи больше, чем Римская империя. Никогда раньше в истории не было крупного государства, которое бы обладало столь абсолютной властью над жизнями своих граждан, как это сегодня имеет место в Советском Союзе, или даже в странах Западной Европы. Поскольку размеры Земли конечны, эта тенденция, оставленная без контроля, закончится созданием единого мирового государства. Но поскольку в таком государстве не будет больше внешних врагов для мотивации сплочения через страх перед общим врагом, старый психологический механизм станет недееспособным. Патриотизм перестанет быть орудием управления государством; мотивация должна будет быть найдена во внутренних интересах и в человеколюбии, вне сильных стимулов вражды и страха. Может ли такое общество существовать? И если да, то способно ли оно к прогрессу? Это трудные вопросы. Но люди, которые работают вне организации, такие как поэты, или же философы одиночки, как Спиноза, более не могут надеяться на то влияние, которое они имели в прежние времена. Эти перемены также верны в отношении ученых, как и в отношении всех остальных людей. Ученые прошлого делали свою работу в качестве самостоятельных индивидов, но ученые наших дней нуждаются в чрезвычайно дорогой технике и в лабораториях с множеством ассистентов. Все это они могут получить только по милости государства, или, в Америке, от благоволения богатых людей. Таким образом, ученые более не являются независимыми тружениками, но неотъемлемой частью большой организации. Эти перемены не очень удачны, так как вещи, которые великий человек мог сделать в одиночестве, были более благотворными нежели те, которые он может сделать только с помощью властей. Человек, который желает повлиять на положение дел в обществе, обнаруживает, что ничего не может сделать, кроме как в роли раба или тирана: как политик он может возглавить государство, или как ученый, он может продать свой труд государству, но в этом случае он должен подчинить себя его целям, а не своим собственным. И это справедливо не только в отношении великих людей, но и в отношении широкого круга талантливых людей.

Несостоятельность нашего века в этих вопросах есть неизбежный результат того факта, что общество достигло такого уровня централизации и регулированности, что инициатива личности оказалась сведенной к минимуму. Первобытный человек, несмотря на то, что он являлся членом своей маленькой коммуны, жил жизнью, в которой инициатива не была сильно ущемлена его группой. Вещи, которые ему нравилось делать, такие как охота и война, обычно не входили в противоречие с желаниями других членов группы, и если ему хотелось стать врачом, ему только требовалось благословление человека уже авторитетного в этой профессии, и он, должным образом, вступал в свои магические полномочия. Если он был человек исключительной одаренности, он мог изобрести какие-то технические усовершенствования, или новую технику охоты. Это никак не противопоставило бы его группе, но, напротив, приветствовалось бы. Современный мир устроен совершенно иначе. Если кто-либо поет на улице, его посчитают пьяным, если кто-либо танцует, полицейский сделает ему замечание за возмущение общественного движения. Его рабочий день, только если он не сказочно везучий человек, занят абсолютно рутинной, монотонной деятельностью по производству чего-то, что ценится не за искусность и красоту, как щит Ахиллеса, а всего лишь за выгоду. Когда его работа окончена, он не может подобно Милтону Шеферду "рассказать свою историю в долине под боярышником", потому что никакой долины нет в окрестностях его дома, а если есть, то она заполнена консервными банками. И в нашей высоко регулированной жизни, его сознание постоянно поглощено мыслями о завтрашнем дне. Мы знаем слишком много и чувствуем слишком мало. По крайней мере, мы переживаем слишком мало тех творческих эмоций, из которых рождается полнокровная жизнь. В отношении того, что важно, мы пассивны; мы активно только в тривиальных вещах. Если мы хотим спасти себя от скуки, чье давление сокращается только за счет катастроф и несчастий, средства для этого можно найти только в восстановлении личной инициативы не только в тривиальных вещах, но и в вещах, которые действительно имеют значение. Я не хочу сказать, что мы должны разрушить те части социальной организации, от которых зависит само существование крупных цивилизаций. Я имею в виду, что организации должны быть значительно более гибкими, менее централизованными за счет локальной автономии, и менее угнетающими человеческий дух своей безличной громадой, чем мы имеем за счет невыносимо высоких темпов роста и интенсивности централизации, за которыми наши мысли и чувства не способны поспевать” (Authority and social order).

“С началом рабства началось разделение между целями работы и целями работников. Пирамиды строились для славы фараонов; рабы, которые выполняли работу, не разделяли славы фараонов и работали только из страха перед плетью надсмотрщиков. Сельское хозяйство, основанное на рабском труде, не приносило прямого удовлетворения рабам; их удовлетворение состояло только в поддержание жизни, и если им везло, в избавлении от физической боли. Цель организации – выпуск машин, но цель работников – заработная плата. Субъективно общая цель отсутствует. Общая цель существует только для собственников и менеджмента, и может не иметь никакого отношения к большинству работников. Некоторые могут гордиться качеством производимых машин, но большинство, через профессиональные союзы, обеспокоенны зарплатами и продолжительностью рабочего дня. В значительной мере, это зло неотделимо от механизации и масштабности организации. Согласно механизации ни один человек не производит даже часть машины, а только маленькую деталь какой-то части. Большая часть работы не требует большого уровня знаний и абсолютно монотонна. Масштабность же организации ведет к тому, что группа, которая работает над машиной, не сплоченная и не имеет чувства солидарности между менеджментом и работниками. Возможна лишь солидарность отдельно среди тех, кто получает зарплату, и отдельно в управляющих кругах.

Правительство, которое действительно работает в интересах общества, рискует показаться отдельным секторам общества, пренебрегающим их интересами в угоду другим секторам. Эта трудность, которая в демократиях, склонна возрастать с увеличением уровня государственного контроля. Более того, это было бы неправомерно оптимистично ожидать, что правительства, даже демократические, будут всегда искренне стараться в интересах общества. В высоко организованном обществе те, кто наделен правительственными полномочиями, от министров до самых младших чиновников в местных правительствах, имеют свои собственные частные интересы, которые неизбежно совпадают с интересами других членов общества. Из них любовь к власти и неприязнь к работе самые основные. Чиновник, который говорит "нет" проекту, с одной стороны получает удовольствие от ощущения своей власти и с другой стороны получает возможность отлынивать от работы. И таким образом, он начинает казаться, и в определенной степени действительно является врагом тех, кому он должен был бы служить” (Authority and social order).

Поскольку индустриальное общество вследствие глобализма и концентрации военной и шпионской техники в руках правительства делает свободу в старом значении недоступной человеку, Бертран Рассел в книге «Влияние науки на общество» предлагает заменить термин «свобода» термином «доступность инициативы». Он говорит, что демократия, по сути, только вопрос степени, приближения к некоторому идеалу свободы, а не сама свобода, поскольку абсолютно равномерное распределение власти и гарантия полного самоуправления в совершенных условиях невозможны. Демократия может иметь разные степени, все более высокие. Б. Рассел надеется, что более высокую степень демократии и доступность инициативы обеспечит «научное общество».

Б. Рассел видит в бюрократии главную угрозу демократии и настоящему социализму: «Рост власти чиновников - неизбежный результат возрастания уровня организованности общества, которое приносит развитая научная техника. Такая власть скорее всего будет безответственной, закулисным типом власти, которым пользовались в старые времена фаворитки императоров, евнухов и королей. Найти пути контроля этой безответственной власти насущная политическая задача нашего времени. Либералы успешно протестовали против власти королей и аристократов; социалисты протестовали против власти капиталистов. Но до тех пор пока власть чиновников не будет поставлена под контроль общественности, социализм будет значить не больше чем замену одного типа хозяев на другую их разновидность: вся прежняя власть капиталистов будет наследоваться чиновниками» (The impact of science on society).

«В наши дни правительства могут оказывать гораздо большее давление на общество, нежели это было возможно во времена до развития научной техники. Пропаганда позволяет с большей эффективностью убеждать народ; контроль прессы и общественных институтов делает антипропаганду более трудной; эффективность современных вооруженных сил делают невозможным народное восстание. Никакая революция не может иметь места в современной стране, только если она не опирается на поддержку, по крайней мере, значительной части вооруженных сил. Однако возмущение армии и полиции можно предупредить, если предоставить им более высокий уровень жизни, чем у среднего работника, и это сделать все легче по мере разложения обычного труда. Таким образом, само зло системы способствует сохранению ее стабильности. Если абстрагироваться от внешнего давления, нет причины, которые мешали бы такому режиму существовать очень долгое время» (The impact of science on society).

Альтернативой такой перспективе Рассел считал постиндустриальное общество. В книге «Влияние науки на общество» Б. Рассел пишет о том, что разрыв в прогрессе технической и социальной сфер, когда техника ушла далеко в своих возможностях, о социальные отношения остались столь же примитивны, может привести к концентрации в руках ограниченных людей технологий, которые позволят им добиться такого уровня абсолютизации власти, такой тотальной тирании, на которую не могли рассчитывать древние императоры и диктаторы. «Факт, что сообщения стали доходить значительно быстрее самих людей, был более всех полезен полиции. До телеграфа, разбойник на пущенной галопом лошади мог успеть добраться до мест, где о его преступлении еще никто не слышал, и это сильно затрудняло его поимку. К несчастью, однако, люди, которых полиция желает поймать, часто оказываются благодетелями человечества. Если бы телеграф существовал в Древней Греции, Поликрат схватил бы Пифагора, Афинское правительство схватило бы Анаксагора, Папа взял бы под стражу Уильяма Оккама, а Пит арестовал бы Томаса Пейна, когда тот сбежал во Францию в 1792. Огромное число лучших немцев и русских страдали под тиранией Гитлера и Сталина; многие сумели бы сбежать, если бы не развитых технологии коммуникаций. Таким образом, мы не можем считать возросшую силу полицию целиком благом. Появление телеграфа способствовало также усилению центральной власти и уменьшению инициативы регионов. Это относится не только к государству, но к любой географически экстенсивной организации. Мы обнаруживаем что большинство всех технических усовершенствований имели тот же эффект на общество. В результате меньше людей имели власть, но власть этих немногих значительно возросла по сравнению с прежними временами. Во всех этих отношениях радио и телевидение завершили начатые с телеграфа реформы. Электричество как источник власти - изобретение сравнительно с телеграфом недавнее, и все его возможности еще не выяснены. В смысле влияния на социальные организации наиболее эффективны электростанции, которые неизбежно способствуют централизации. Философы Лапуты могли склонить восставших к подчинению путем помещения своего летающего острова между солнцем и революционерами. Нечто очень похожее может быть предпринято теми, кто контролирует электростанции, поскольку общество зависит от них для получения освещения, отопления и приготовления пищи. Я жил в Америке на ферме, которая полностью зависела от электричества, и временами, в бурю, свет вдруг отключали. Неудобства, связанные с отключением света были практически невыносимыми. Если бы нас нарочно отключили за то, что мы повстанцы, мы были бы вынуждены очень скоро сдаться на милость победителя. Но что наиболее важно в этой связи, так это изобретение самолетов. Самолеты неизмеримо увеличили власть правительств. Ни один революционер не может надеяться на успех, только если он не рассчитывает хотя бы на минимальную военную поддержку с воздуха. ВВС не только увеличили власть правительств, но и увеличили диспропорцию между великими и малыми державами. Только великие державы могут позволить значительные ВВС, и ни одна малая держава не может выстоять против великой державы, которая утвердила свое превосходство в воздушной обороне. Это приводит меня к новейшему изобретению научных технологий – к атомной энергии. Пока трудно просчитать возможности ее применения в мирных целях. Но настолько насколько можно видеть сейчас, атомная энергия будет значительно более важна в военном противостоянии, нежели в мирное время» (The impact of science on society). «Как мы видели вопрос свободы нуждается в полном пересмотре. Есть формы свободы, которые желательны, но которые находятся в большой опасности; и есть другие формы свободы, которые нежелательны, но которые очень трудно обуздать. Две быстро растущие опасности угрожают свободе. В любой организации, власть чиновников или то, что можно назвать «правительством», стремится стать чрезмерной, и подчинить индивидов различным формам тирании. С другой стороны, конфликт между различными организациями становится все более и более вредоносным по мере того, как организации получают все больше власти над своими членами. Тирания внутри и конфликт снаружи взаимообусловлены. Оба происходят из одного источника – жажды власти. Государство, внутренняя структура которого деспотична, будет иметь агрессивную внешнюю политику, в обоих случаях потому, что люди, которые управляют этим государством, желают сосредоточить в своих руках максимально возможный внутренний и внешний контроль над жизнями людей. Проблема, которую мы получаем в результате - как сохранить свободу внутри и ограничить ее во внешней политике - есть проблема, которую необходимо срочно решить, если мы хотим спасти от гибели цивилизованные сообщества» (The impact of science on society). «Рост организаций способствовал становлению новых позиций власти. Всякий институт должен иметь администрацию, менеджмент, управляющих чиновников (executive officials), у которых сконцентрирована власть. Правда, что администрация обычно подвержена контролю, что это медленный и дистанционный контроль. От молодой леди, продающей марки на почте, до премьер министра каждый чиновник обладает некоторой долей власти государства. Этот рост власти чиновников есть неиссякаемый источник раздражения для всех остальных. В большинстве стран они гораздо менее вежливы, чем в Англии; полиция, особенно в Америке, например, во всех видит преступников. Эта тирания чиновников один из самых худших эффектов возрастания организаций. И очень важно найти средства обезопасить себя от этой тирании, если мы не хотим, чтобы научные сообщества стали невыносимыми для всех кроме высокомерной офисной аристократии. Но в данной книге я только ставлю вопрос, а не ищу ответов. Маленькая история демонстрирует беспомощность людей против их собственных чиновников, даже если это демократическое общество» (The impact of science on society). В книге «Влияние науки на общество» Рассел только ставит вопросы, на которые общество в скорейшем будущем должно найти ответы: как перейти от какой бы то ни было формы олигархии к демократическому социализму, максимально приближенному к идее самоуправления? Как ограничить власть чиновников? Как гарантировать мир и предупредить противостояние востока и запада? Как высвободить инициативу и творчество людей из удушающей хватки чиновничьего контроля? Как сделать так, чтобы человек перестал быть винтиков большой машины индустриального производства и поставил машинную индустрию, напротив, на службу своим человеческим потребностям? Как объединить общество в единое интернациональное общество с едиными вооруженными силами и предупредить тем самым ядерную войну? Как освободить систему образования от влияния чьих-то узко эгоистичных амбиций власти, которые способствуют распространению вредоносной пропаганды, останавливающей развитие научного, критического мышления у детей? Как сделать так, чтобы система образования воспитывала полноценных личностей, раскрывая весь их интеллектуальный и творческий потенциал и защитить сознание детей от манипуляций амбициозных политиков, расценивающих систему образования только как средство для достижения своих целей? В каких рамках рост власти полиции благотворен? Как предупредить злоупотребление властью стражей закона? Как сделать так, чтобы научные сообщества сохранились, и чтобы наука служила целям добра, а не зла, как это имеет место в индустриальных обществах?


Научный и юридический контроль.

«Это одно из противоречий нашего времени, что наука, которая является источником власти, и более конкретно юридической власти, зависит в своем развитии от изначально архаического состояния сознания исследователя. Научное сознание недогматическое и не скептическое. Скептик считает, что познание невозможно, догматик считает, что истина уже открыта. Ученый считает, что познание возможно, но еще не найдено, по крайней мере, в исследуемых им вопросах. Но даже сказать, что познание возможно значит, сказать слишком много чем настоящий ученый верит, поскольку он не считает свои открытия конечными и абсолютными, но только приближениями, которые будут скорректированы в будущем. Отсутствие конечности в самом существе научного подхода. Утверждения ученого потому предположительны и не догматичны. И постольку поскольку они есть результат его собственных исследований, это его личные убеждения, а не социальные» (Education and social order). «Однако остается широкое поле, по традиции включаемое в философию, где научные методы неприменимы. Эта область содержит конечные проблемы ценности; например, с помощью одной лишь науки нельзя доказать, что наслаждаться, причиняя другим страдание, плохо. Все, что может быть познано, может быть познано с помощью науки, но вещи, которые законно являются делом чувства, лежат вне ее сферы.

Философия в течение всей своей истории состояла из двух частей, не гармонировавших между собой. С одной стороны – теория о природе мира, с другой стороны – этические и политические учения о том, как лучше жить. Неспособность достаточно четко разделять эти две стороны была источником большой путаницы в мыслях» (История западной философии). Если исходить из позиции психологизма Рассела, то следовало бы предположить, что Рассел в своей социальной теории доведет метод научного контроля до конца в том смысле, в котором Поппер разделил научный контроль естественных наук и юридический контроль социальных наук.Поппер гораздо более последователен в своем опровержении психологизма, нежели Рассел в своем утверждении психологизма как научной основы анализа исторического процесса.

Тот факт, что Рассел сразу противопоставляет свой метод экономизму Маркса, и утверждает, что человеком и обществом правят законы психологии, говорит о том, что он признает человека такой же частью естественного мира, управляемого законами природы, как и весь прочий окружающий мир. Он, в отличие от Поппера, не утверждает, что социальной и технической сферой движут разные системы. Если природа управляется законами природы, то социальный мир управляется юридическими законами, которые человек устанавливает сам. С некоторой оговоркой к этим самостоятельно устанавливаемым законам можно отнести и экономические законы и понимать их как часть юридического контроля в широком смысле, как контроля противостоящего научному контролю законов природы. И поскольку Рассел не делает попперовского разделения на юридический и научный контроль и признает, что человеком тоже движут законы природы, казалось бы, что и его социальный анализ должен развивать до логического конца научный контроль, заявленный им с такой категоричностью в позиции психологизма. Так, из утверждения, что людьми движет жажда власти и из признания двух видов этой власти – негативной и позитивной – казалось бы, следует закономерный вывод, что мы должны исследовать, возможно ли обучать детей таким образом, чтобы еще в процессе обучения происходила их переориентация от негативной любви к власти к позитивной любви. Если исследование дает положительный ответ, и такие средства имеются, то выводы социального анализа очевидны. Мы должны создать такую систему образования, которая будет основана на переориентации сознания детей от патологии низменных эмоций эгозащиты и враждебности к здоровью и силе возвышенных эмоций дружбы, сотрудничества и страсти к познанию.

Казалось бы, именно эту позицию Рассел отстаивает в книге «Образование и здоровое общество», на все лады анализируя систему образования, исследуя методики преподавания и зловредное влияние пропаганды на детскую психику. В конечном итоге он пишет исследование с тем, чтобы помочь создать нужную систему образования, которая изживет патологичный контроль закона сохранения силы психики , основанный на враждебности и насилии (любовь к власти деструктивных людей), и будет способствовать становлению благотворной реализации закона сохранения силы психики, основанной на знании, продуктивности, развитии искусства и техники.

Он много раз подчеркивает, как важно, чтобы такая система образования строилась на правильной трактовке исторического процесса и указывает, какой именно должна быть эта трактовка. Она ни в коем случае не должна прославлять войну, она не должна питать националистические чувства, она должна быть сконцентрирована на главных ошибках человечества, таких как несправедливость в разделении труда и распределении общественного продукта, на ужасах войн и их последствий для культуры, цивилизации и духовной стабильности, на силе и мощи науки, на красоте человеческого сознания и бесконечности его способности к познанию, на вдохновении дружбы и всего прекрасного, что происходит из человечности и этики гуманизма. Это конкретная интерпретация исторического процесса, которую Рассел не без основания считает полезной, как основе базового воспитания и образования детей.

Допустим, его голос был бы услышан и его методику внедрили в процесс обучения, а я нисколько не сомневаюсь, что рано или поздно так и будет. Но вопрос в позиции самого Рассела. Должны ли мы были в этом случае признать его учение догмой и ортодоксией? Или же нам следовало бы преподносить вопрос детям с различных точек зрения, например с точки зрения Гитлера и маркиза де Сада параллельно с его интерпретацией истории? Если под догмой и ортодоксией, или еще кредо и вероисповеданием как он говорит, он понимает такие системы мировоззрения, которые нарочито отвергают факты, внутренне противоречивы и не допускают даже в качестве ознакомления и анализа другие теории мировоззрения как преступные ереси, - то это одно дело. В этом случае его исторический процесс и вообще любая истина об обществе могут быть преподан параллельно с критической интерпретацией всех несостоятельных и ненаучных точек зрения, и ненаучность можно будет легко доказать внутренней противоречивостью и игнорированием фактов истории. Но если под догмой он понимает любое мировоззрение, которое претендует на истинность и в этом смысле общеобязательность для всех, как он понимал общеобязательной гуманистическое освещение истории, то это делает несостоятельными все его попытки положить в основу социальных дисциплин научный ??? метод, основанный на исследовании законов природы (психики). Он понимает, что истина в интерпретации исторического процесса и движущих сил общества должна быть одна и пишет о том, что учебники истории должны разрабатываться Лигой наций и иметь единое содержание. Но в то же время продолжает утверждать, что его научный метод, основанный на психологии, не дает ему возможности доказать истинность гуманистической этики в строгом понимании науки.

Вопрос в том, что если он положил в основу своего исследования психологизм и отделил тем самым научный контроль от юридического контроля, признавая, что социальные науки ничем не отличается от науки в других естественных дисциплинах, то он должен признавать и наличие истины в социальной сфере в виде открытых интеллектом законов природы, в данном случае законов психики. И если он признает эти законы, то его психологизм должен приводить к открытию конкретной истины, которая будет общеобязательной к изучению на всем земном шаре. Но именно здесь он делает резкий шаг назад и утверждает, что сфера чувств и сознания стоит вне науки, и нравственность является вопросом ценностей, а не вопросом научного исследования. Он идет дальше и заявляет в «Истории западной философии», что доказать гуманистические ценности невозможно, как это не прискорбно для него самого, так что садист, который утверждает что правильно наслаждаться страданиями других, также может отстаивать свою позицию, как гуманист, проповедующий поле сочувствия, совести и справедливости.

Но тогда на каком основании он берется писать социальные исследования, да еще базировать их на психологизме? И не логичнее в этом случае позиция Поппера, который сразу заявляет, что научный анализ в смысле поисков законов природы в социальных науках невозможен, и что на место этого анализа должна быть поставлена социальная инженерия по конструированию собственной действительности? Рассел сравнивает ортодоксию гитлеровского фашизма с диктатурой пролетариата марксизма, и делает более широкое обобщение, ставя эти кредо в один ряд со всеми фанатическими религиозными учениями, претендующими на истинность и объявляющим и все альтернативные точки зрения ересями. Если в данном случае он прав, называя эти учения оторванными от действительности и ненаучными, то это вовсе не значит, что единой истины вовсе не существует. Он первый искал и всячески продвигал гуманистическую этику как единственную возможную истину. Верно, что на тот момент не было способов доказать истину в социальных науках, но неверно, что это вообще невозможно.

Переход от материализма к энергетикепозволяет сделать то, о чем всю жизнь мечтал Рассел: научными методами доказать, что гуманистическая этика - единственно истинная. Если психикой движет закон сохранения силы, и если этот закон имеет две системы контроля, которые исключают одна другую, то единственно верной и здоровой будет та система контроля, которая гарантирует силу и здоровье психики. Вскрытие силовых полей контрольной и детерминированной энергий психики и их механизмов позволяют научными методами доказать правоту всех предположений Рассела в отношении движущих сил общества и индивида, и в отношении характеристики и соотношения этих сил как он их видел, и в целом гуманистическая философия и психология.

И если мы говорим об истине, найденной и доказанной научными методами, а не о догме и ортодоксии, то истина не только не запрещает знакомство со всеми альтернативными теориями, но предполагает его, подобно прививкам вирусов, которые должны обезопасить в будущем от развития болезней. В то время как догматические системы закрыты для всех альтернативных теорий знаменитым институтом ереси и аутодафе, проявляющимся в том или ином виде. Истина же на то и истина, что способна защитить себя интеллектуально и фактически и не боится никакой критики и никакой дискуссии.

Однако в данном случае важно сделать огромный шаг вперед в теории познания, без которого невозможен дальнейший прогресс в социальных науках, и признать, что единая истина существует в социальных науках, и эта истина доказуема научными методами также, как доказуема истина в других естественных науках. И что настолько, насколько вредны догмы для развития сознания и становления научного мышления, настолько необходима и важна истина и признание возможности ее научных поисков и доказательства. Ибо если нет истины, то нет знания и нет научного мышления.

В этой связи интересна интерпретация Расселом наукоучения Фихте, которое на самом деле ближе всего отражает его собственные воззрения на общество и исторический процесс. Рассел никак не может согласиться с позицией Фихте о том, что образование должно вносить качественное изменение в сознание детей, открывая их сознание научному мышлению и подчиняя, таким образом, сознание законам интеллекта и природы. Он понимает такое подчинение сознания законам интеллекта и природы как намеренное разрушение воли и закрытие свободы мышления, которая необходима для истинной науки. Это, пожалуй, единственный случай, когда он применяет слово анархия в позитивном значении – анархия мышления, и применяет неверно. Истинный анархист - это тот человек, который в социальной среде признает только самоуправление, но это самоуправление становится возможным и предотвращает хаос только за счет наличия научного контроля, предполагающего строгое подчинение законам мышления (логики) и законам природы, фактам, и с этим меньше всего поспорил бы Бертран Рассел, автор философии логического атомизма, отвергавший субъективизм как разновидность безумия. И в этом же смысле об анархии говорил Герцен - как о самоуправлении в социальной среде и строгом подчинении логике и фактам мышления. Если же не признавать этого подчинения разума единой истине законов природы, то неминуемо теория управления опять превратится в спекуляции о том, какой олигархической группе, какой правящей элите людей отдать власть. Или людям или природе. Или научный, или юридический контроль. Или внешняя истина есть, и мы контролируем законы природы, или интеллект – это только спекуляции по рационализации субъективной воли и биологических инстинктов. Я не думаю, что с этой точки зрения теория интеллектуальной элиты Рассела чем-то отличается от тех групп олигархии, которые он перечисляет как нарушающие принцип самоуправления общества. Рассел настаивает: «Если мы сделаем все, что в наших силах, чтобы элиминировать несправедливые привилегии, власть, тем не менее, останется неравномерно распределенной, потому что это неизбежно; но она будет в руках тех, кто наиболее подходит для управления людьми. Это не будет безответственная власть, как это было с плутократами и монархами; это была бы власть максимально подконтрольная демократическим институтам. Образование, которое обладает характеристиками, необходимыми для подобного управления, будет отличаться от образования, произведенного как аристократической, так и демократической системами. Недемократический элемент заключается в том, что такие люди будут общепризнанно обладать способностями, значительно превосходящими других в знаниях и мышлении. Неаристократический элемент состоит в том, что их назначение - результат их личной одаренности, знаний и профессионализма, и не связан с социальным положением их семей. И поскольку у них нет высшей и абсолютной власти, они не нуждаются в способностях к командованию, но только в необычной власти уметь находить правильные решения и трезво мыслить, а также уметь обосновывать свои выводы людям, которые отстают от них в возможностях мышления» (Education and social order).Если нет единой внешней истины, которая правила бы всеми, то управление неминуемо сосредоточится в руках олигархии, узкой элиты правления. Так что вопрос о самоуправлении и о власти в обществе – это всегда вопрос о правомерности или неправомерности разделения научного и юридического контроля.

В итоге, его собственная формулировка научного мышления настолько туманна и неуловима, что в конечном итоге в сухом остатке остается только понимание того, что правильное мышление только то, которое всегда на пути к знанию, но никогда его не обретает. Он говорит, что научное мышление - недогматическое и нескептическое, поскольку скептики не верят в истину, а догматики верят, что уже нашли истину. Он не оговаривается при этом, что они верят, что нашли истину напрасно, так как их представления ложны, он просто говорит, что догма – это вера в то, что истина найдена, независимо от того, действительно это так или нет. Но как же нам тогда узнать, когда мы найдем истину? Или нам следует сделать вид, что мы продолжаем не верить, что это истина, как делал он сам, утверждая гуманистическую этику и одновременно утверждая, что он не в силах научно доказать свою правоту? Это его неопределенность между полюсами догмы и реальной научной и потому единой для всех истины привели в замешательство и его учеников, одним из которых была дочь Рассела, написавшая после смерти отца книгу о своем великом родителе. И главный упрек, который она адресует отцу, что он не научил их критериям, которые позволили бы отделять истину от лжи, и в то же время учил самоотверженно отстаивать всегда истину. Но как ее отстаивать, если не умеешь и не знаешь, как ее определить? Она писала: "Научный оптимизм моего отца был очень силен, и он надеялся, что мы разделим этот оптимизм и его способность непредвзятого суждения, которая позволяла ему видеть обе стороны вопроса. Но эти вещи нелегко совместить; честность сбивала с толку волю и смешивала наши надежды, и не оставляла нам сил для дерзкой борьбы с противниками, как с личными, так и с публичными. Потому как всегда имелась вероятность, что противник был прав. Мой отец умел разрешать эту проблему при помощи некоего интеллектуального фокуса: когда он хотел выразить свое негодование зло, он временно откладывал объективность в какой-то другой отдел своего сознания. Нам так и не удалось овладеть этим фокусом, и я думаю, он был разочарован нашими колебаниями, не понимая, что это он сам научил нас им". Рассел относит все виды субъективизма, в том числе и прагматизм к сфере insane megalomania («наука и общество»), поэтому мы можем уверено говорить, что он не был субъективистом, и считал возможным объективное познание и доминирование фактов и внешнего мира в определении направлений научных поисков. Следовательно, оставалось только разработать такую теорию познания, которая позволила бы доказывать истину в социальных науках, и тем самым отличать научно доказуемую истину от догмы и ортодоксии формальной логики и эмоциональных предубеждений. И такой системой, вне всякого сомнения, является энергетика.

Вооружившись энергетикой, которая позволяет научно доказать поиски гуманистической психологии и в частности научный метод психологизма Бертрана Рассела, мы можем видеть, что возможно решение всех поставленных им вопросов в разделении научного и юридического контролей.Если юридический контрольне есть научный контроль, значит его существование ничем не оправдано. Значит, единственное, что нужно сделать человечеству, чтобы избавится от всех проблем, связанных с этим ложным контролем, такими как деспотии, коррупция, несправедливая экономическая система, это заменить юридический контроль на научный контроль. Как это сделать уже во многом рассказали гуманистические психологи и философы в своих исследованиях системы образования. Теперь вопрос упирается в реформировании теории познания, что будет означать научную революцию, которая устранит диспропорцию в развитии социальной и технической сфер, что позволит гармонизировать развитие общества и научных технологий. Ведущая роль в этих исследованиях, разделивших в конечном итоге научный и юридический контроль, принадлежит ученым, которых принято было называть анархистами и гуманистами, и которые всегда утверждали, что отказ от системы власти есть поиски истинного контроля, который система власти блокирует. И Рассел, несомненно, был одним из таких выдающихся ученых современности.